Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр

Гримуар описывал, как можно отравить край кубка, какими чарами заставить надломиться ступеньку лестницы или проклясть любимую собачонку монарха, чтобы та загрызла его насмерть в подходящий момент. Для особенно мучительной кончины в книге предлагалось ввести в тело спящего врага через любой удобный естественный проход дьявольское изобретение: нить, тонкую, как рояльная струна, наполовину ленточного червя, наполовину горящий фитиль. Кончина от него будет кошмарно болезненной.

Всё это казалось Эльфабе бесполезными ярмарочными фокусами. Гораздо интереснее было другое: на полях раздела «Особенности зла» она заметила небольшой рисунок. По словам доверчивой Саримы, рисунок был сделан в мире ином, чем их собственный. Это был искусный набросок широколицей демоницы. По периметру изображения извивались слова, написанные угловатым, ветвистым шрифтом с изящными сужающимися засечками: ЯКАЛ РЫКАЮЩИЙ.

На рисунке была изображена тварь – наполовину женщина, наполовину степной шакал, с раскрытой пастью. Существо поднимало вверх свою лапу-руку, чтобы вырвать сердце из паутины. И его облик до боли напомнил Эльфабе старую матушку Яккль из монастыря.

Как и говорила Сарима, теории заговора продолжали терзать её разум. Эльфаба перевернула страницу.

Гримуар не давал ответов, как свергнуть тирана, – ничего полезного. Армии святых ангелов не подчинялись ей. В книге не объяснялось, почему люди могут быть такими ужасными. Или такими чудесными – если это вообще когда-либо случалось.

В действительности вся семья была раздавлена смертью Манека. Витающее в воздухе, но невысказанное чувство говорило всем: жизнь Лирра была спасена ценой жизни Манека. Сёстры страдали от наиболее ужасной утраты: из их пустой жизни похитили образ взрослого Манека. Все эти годы их тяжёлая доля была терпима, потому что Манек должен был стать тем мужчиной, каким был Фиеро, а возможно, и кем-то большим. Теперь они осознавали, что всё это время подсознательно ждали, будто выросший сын Саримы восстановит разрушенное величие Киамо Ко.

Безвольный Иржи был восприимчив к идее предназначения не более, чем луговой сурок. А Нор была девочкой – и к тому же делалась всё более порывистой и беспечной. Сарима же, несмотря на внешнюю демонстрацию принятия жизни во всех её проявлениях (радостей, печалей, тайн, как она любила разглагольствовать), становилась всё более отчуждённой. Она никогда не была близка с сёстрами, но теперь и вовсе стала обедать одна в Солнечных покоях.

Иржи и Нор, которых прежде связывало некое подобие союза против упрямой жестокости Манека, теперь отчасти отдалились друг от друга. Иржи принялся подолгу торчать в старой унионистской часовне и самостоятельно совершенствовался там в чтении, разглядывая заплесневелые псалтыри и требники. Нор не нравилась часовня – она была уверена, что там витает призрак Манека, ведь именно там она в последний раз видела его тело в саване. Поэтому она попыталась завоевать расположение Тётушки Ведьмы – но безуспешно.

– Ты только и хочешь, что бедокурить вместе с Чистри, – огрызнулась Эльфаба. – А у меня есть дела. Отстань, поищи себе другое развлечение.

Она изобразила, будто пинает Нор, и та, вопя и хныкая, будто удар действительно пришёлся в цель, испуганно сбежала.

Теперь уже приближалось лето, и Нор принялась часто ходить вниз, глубоко в долину, к ручью, а затем вверх по другому склону, где овцы щипали лучшую за весь год траву. Раньше она либо гуляла тут с братьями, либо ей вовсе запрещали лазать по горам одной. Но в этом году никто не обращал на неё внимания – и потому ни в чём не ограничивал. А Нор бы не отказалась услышать запрет – или даже получить наказание. Ей было одиноко.

Однажды она забрела особенно далеко, наслаждаясь мощью и выносливостью своих крепких ног. Нор было всего десять, но для своего возраста она была развитой, сильной девочкой. Она задрала зелёную юбку, подоткнув за пояс, а поскольку солнце в зените пекло нещадно, стянула блузу и повязала её вокруг головы, как бандану. Грудь у неё едва начала намечаться, овец было ничем особо не испугать, а пастуха она бы заметила издали.

«Как же я вообще оказалась здесь, из всех возможных мест в стране Оз? – задумалась Нор, неожиданно ступив на путь размышлений. – Вот она я, девчонка в горах, вокруг только ветер и овцы. И трава – точно языки изумрудного пламени, зелёная и золотистая, словно украшения в Лурлинские святки, шелковистая на восходящем ветру, жёсткая на нисходящем. Только я, солнце и ветер.

…И вон тот отряд солдат, который сейчас появился из-за скалы».

Нор соскользнула на спину в траву, прячась, снова натянула на себя блузу и, пригнув голову, приподнялась на локтях.

Таких солдат Нор никогда прежде не видела. Мужчины племени Арджики носили церемониальные медные латы и шлемы, копья и щиты. Пришедшие же были одеты в коричневые мундиры и фуражки, через плечо у них висели мушкеты или что-то похожее. На них были сапоги – чересчур высокие и совершенно непригодные для ходьбы по горам, и когда один солдат остановился, возясь то ли с гвоздём, то ли с камешком, попавшим в обувь, его рука исчезла в голенище почти по локоть.

По переду их униформы выделялась вертикальная зелёная полоса с перекладиной, и Нор ощутила незнакомый ей доселе опасливый холодок предвкушения. Но при этом ей хотелось, чтобы её заметили. «Что бы сделал Манек?» – спросила она себя. Иржи убежал бы, Лирр бы точно растерялся и замешкался, а Манек? Манек пошёл бы прямо к ним и выяснил, что происходит.

И она тоже так сделает.

Нор ещё раз проверила, все ли пуговицы на блузе застёгнуты, и решительно зашагала вниз по склону к чужакам. Когда они все её заметили, а тот, что возился с сапогом, натянул его обратно, ей начало казаться, что поступает она не самым верным образом. Но бежать было поздно.

– Приветствую вас, – произнесла она официальным тоном: на восточном языке, а не на родном наречии Арджики. – Приветствую и приказываю остановиться. Я – княжна племени Арджики, а земля, по которой вы маршируете своими чёрными сапожищами, – это моя долина.

Был самый разгар дня, когда она привела их во внутренний двор Киамо Ко. Сёстры в это время выбивали ковры в летнем прачечном дворе – они не верили, что служанки, нанятые из местных, обойдутся с ними достаточно бережно. Топот сапог по булыжникам заставил их бросить работу и выбежать из арки: вспотевших, покрытых пылью женщин с хлопковыми платками, обмотанными вокруг головы. Эльфаба тоже услышала шум, распахнула окно и выглянула наружу.

– Ни шагу дальше, пока я не спущусь, – крикнула она. – Или превращу вас всех в грызунов! Нор, отойди от них. Все немедленно отойдите!

– Я позову вдовствующую княгиню, – сказала Вторая, – если господам угодно.

Однако к тому времени, как явилась заспанная после дневной дрёмы Сарима, Эльфаба уже спустилась во