Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Его превосходительству

Господину директору Орловской Гимназии

Частного землемера Николая

Ивановича Андреева

ПРОШЕНИЕ

Желая дать образование сыну своему, Леониду Андрееву, во вверенном Вам учебном заведении, имею честь просить распоряжения Вашего о том, чтоб он был подвергнут надлежащему испытанию и медицинскому освидетельствованию и помещен в том классе, в который он, по своим познаниям и возрасту, может поступить, при чем имею честь сообщить, что он приготовлялся к поступлению в 1-й класс и до сего времени обучался дома; желаю, чтобы сын мой, Леонид, в случае принятия его в заведение, обучался в назначенных для того классах обоим новым иностранным языкам, буде окажет достаточные успехи в обязательных для всех предметах, в противном же случае одному. 1882 года 17 июля.

При сем прилагаю метрическое свидетельство своего сына и свое свидетельство об образовании в таксаторских классах при вверенной ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ гимназии. Николай Иванов Андреев.

Адрес: Пушкарная улица, Собственный дом.

Напечатано на типовом бланке, отмеченное курсивом вписано от руки. На первой странице стоит резолюция: “Допустить к испытанию, но, в случае успешности последнего, в список учеников внести только тогда, когда доставлен будет документ о звании”.

Итак, единственная заминка возникла не с мальчиком, а с отцом: он не предоставил свидетельства о своем гражданском чине. Почему? Неизвестно.

С 1803 года в гимназии принимали детей всех сословий, если они выдерживали вступительные испытания и родители могли своевременно вносить плату за обучение. К 1882 году она составляла от 15 до 60 рублей в год.

Эту сумму семья Андреевых вполне могла себе позволить. 10 % учеников при особой успеваемости могли освобождаться от платы за обучение. Но Леонид, как мы увидим дальше, большими успехами в гимназии не отличался.

Параграф № 26 Устава классических гимназий 1871 года гласил: “Для поступления в 1 класс гимназии и прогимназии[9] требуется: а) знание главнейших утренних и вечерних молитв и важнейших событий Священной истории Ветхого и Нового завета; б) умение бегло и со смыслом читать по-русски напечатанное гражданским шрифтом и пересказывать, по предложенным вопросам, легкие прочитанные рассказы, а также писать по-русски под диктовку, без искажения слов, крупным и средним шрифтами, и читать по церковно-славянски и в) знание первых четырех арифметических действий над целыми отвлеченными числами[10]. При сем наблюдается, чтобы в 1-й класс поступали дети не моложе 10-ти лет. В следующие классы гимназии и прогимназии принимаются имеющие соответственные классу познания и возраст”.

Итак, при выяснении уровня подготовки будущего гимназиста знание молитв и Ветхого и Нового Заветов стояло на первом месте. При этом в гимназии принимали детей не только всех сословий, но и всех вероисповеданий. Наряду с христианами могли поступать дети лютеран, католиков, мусульман и иудеев. В связи с этим к параграфу 26 гимназического Устава было Примечание: “Дети нехристианского исповедания при поступлении своем в гимназию или прогимназию, или в приготовительный класс при оных не подвергаются испытанию из закона своей веры”. От уроков Закона Божия, которые вели православные батюшки, инославных детей также освобождали. Художник Евгений Спасский, учившийся в тифлисской гимназии, вспоминал, что это было предметом зависти православных школьников: “Когда шел урок Закона Божия, мы оставались в своем классе, так как нас было больше, а остальные уходили в другие помещения, так я не раз видел, как в гимназическом зале на ковре, на полу сидели мои товарищи, поджав под себя ноги, по кругу, и в центре их мулла. И больше всего мы завидовали католикам и евреям, которые в это время весело носились по двору”.

В гимназиях была своя утвержденная форма. На протяжении девятнадцатого века она не раз менялась, но не радикально, оставаясь одеждой по военному образцу. В октябре 1881 года в гимназическую форму было внесено только одно изменение: вместо шапки-кепи введена фуражка пехотного гвардейского образца. Она была синяя с черным козырьком, белым кантом по тулье и жестяной эмблемой с двумя скрещенными лавровыми ветвями, а между ними инициалы города и номер гимназии. Эти фуражки, вспоминал писатель Константин Паустовский, были объектом особого внимания гимназистов:

“Когда осенью 1902 года я впервые надел длинные брюки и гимназическую курточку, мне было неловко, неудобно, и я на время перестал чувствовать себя самим собой. Я стал для себя чужим мальчиком с тяжелой фуражкой на голове. Я невзлюбил эти твердые синие фуражки с огромным гербом… Поэтому, как только мама купила мне фуражку, я, подражая старшим братьям, вытащил из нее маленький железный обруч и вырвал атласную подкладку. Такова была традиция – чем больше потрепана фуражка, тем выше гимназическая доблесть. «Только зубрилы и подлизы ходят в новых фуражках», – говорили братья. На фуражке полагалось сидеть, носить ее в кармане и сбивать ею созревшие каштаны. После этого она приобретала тот боевой вид, который был гордостью настоящего гимназиста”.

Специальные зимние головные уборы гимназистам не полагались, но в морозы на фуражку надевали башлык из натуральной верблюжьей шерсти.

Верхняя одежда также была полувоенного образца: мундир в виде полукафтана (выше колен) с девятью посеребренными пуговицами, с четырьмя такими же сзади на концах клапанов и двумя на обшлагах; скошенный воротник одного сукна с мундиром, обшитый по верхнему краю серебряным галуном; шаровары темно-серого цвета.

В холодное время носили серое двубортное пальто по типу офицерского с мундирными пуговицами и синими петлицами в цвет мундира или шинель армейского образца, застегнутую на крючках и без петлиц.

В жаркое время – парусиновые штаны и длинные рубахи, подпоясанные ремнем.

Примерно так выглядел Андреев-гимназист в одиннадцатилетнем возрасте, когда впервые переступил порог орловской гимназии. Впрочем, он и сам запечатлел свой образ в рассказе “Алеша-дурачок”, вспоминая гимназическое пальто, которое ему сшили, как водится, “на вырост”:

По толкованию изобретателей этой адской машины выходило так, что когда года через четыре мне станет пятнадцать лет, эта вещь будет как раз мне впору. Нельзя сказать, чтобы это было большим утешением, особенно если принять во внимание необыкновенную тяжесть этой вещи и длину ее пол, которые мне приходилось каждый раз с усилием разбрасывать ногами. Если добавить к этому величайшую, с широчайшими полями, ватную гимназическую фуражку, имевшую очевидную и злобную тенденцию навек сокрыть от меня свет Божий и похоронить мою бедную голову в своих теплых и могучих недрах, чему единственно препятствовали мои уши, да обширнейший ранец, вплотную набитый толстейшими книжками – и все в переплетах, – то, без всякого риска солгать, меня можно было уподобить путешественнику в Альпийских горах,