Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Это был единственный из ряда вон выходящий поступок для вполне еще благополучного гимназиста. Но очень скоро это благополучие закончилось катастрофой.

Смерть отца

Это случилось в мае 1889 года, когда он заканчивал шестой класс и должен был держать экзамены в седьмой. Седьмой класс был старшим, и в него переходили не все. Часть учеников на этом и заканчивали свое обучение. Еще часть, не выдержав строгих экзаменов, оставалась на второй год.

Так случилось и с Леонидом. Причиной тому, как пишет Павел, была именно смерть отца.

Свои переживания Андреев отразил в рассказе “Весной”. Главный герой, молодой человек по имени Павел, решает покончить с собой и ищет способ, как это лучше сделать. Но его упреждает смерть отца, после которой он становится главой семьи.

Везде, в кухне, столовой и спальне, был яркий свет, режущий глаза, и ходили люди. У няньки седые волосы выбились из-под платка, и она походила на ведьму, но глаза краснели от слез и голос был жалостливый и добрый. Павел оттолкнул ее, потом еще кого-то, кто цеплялся за него и мешал пройти, и сразу оказался в кабинете. Все стояло там как всегда, и голая женщина улыбалась со стены, а на полу посредине комнаты лежал отец в белой ночной сорочке, разорванной у ворота. Весь свет от лампы и свечей падал, казалось, только на него, и оттого он был большой и страшный, и лица его не мог узнать Павел. Оно желтело прозрачной и страшной желтизной, и глаза закатились, белки стали огромные и необыкновенные, как у слепого. Из-под простыни высунулась рука, и один толстый палец на ней, с большим золотым перстнем, слабо шевелился, сгибаясь и разгибаясь и точно пытаясь что-то сказать. Павел стал на колени, дрожащими губами поцеловал еще живой, шевелившийся палец и, всхлипнув, сказал:

– Зачем на полу? Зачем на полу?

Кто-то из темноты ответил:

– Вы не плачьте. Он еще останется жив. Он был в клубе, и с ним сделался удар, но он еще останется жив.

Из соседней комнаты послышался вопль, хриплый, клокочущий и неудержимый, как хлынувшая через плотину вода. Пронзительным звуком он пронесся по комнатам, наполнил их и перешел в жалобные слова:

– Го-лубчик мой… Сере-женька!..

Умирающий тихо шевелил пальцем, и хотя лицо было все-таки желто и неподвижно, казалось, что он слышит зовущий его голос, но не хочет почему-то отвечать. И Павел дико закричал:

– Папа! Да папа же!

Наверное, в этой сцене что-то присочинено. Едва ли в кабинете Николая Ивановича висела картина с голой женщиной. В остальном – все верно. Смерть была внезапной, от кровяного удара, и стала полной неожиданностью для семьи. Николаю Ивановичу был всего 41 год. Старшему Леониду – 17 лет. Младшему Андрею – 4 года. Павлу – 11 лет. Всеволоду – 15. Сестрам: Зинаиде – 5, Римме – 7. На руках матери осталось шестеро детей.

Старшего, умирая, отец успел назначить главой семьи.

Конец герцога

Римма Андреева вспоминала, что “через год после смерти отца матери сделал предложение богатый купец, но она отказала”. Возможно, это была ее ошибка.

Со смертью кормильца семья впала в бедность. Сначала пришлось потесниться. “После смерти отца, – вспоминала Римма Андреева, – семья наша занимала лишь меньшую половину большого дома; другую же половину так же, как и отдельную комнату, сдали. Пришлось сдать и флигель-особнячок”.

Но сдача половины дома приносила всего лишь 20 рублей в месяц. Учитывая, что до этого семья Андреевых проживала более тысячи в год, этих денег не хватало даже на пропитание.

В это время Леонид записывает в дневнике: “Наше положение становится окончательно скверным, ссуда из Управы, на которую мы рассчитывали для поправления своих обстоятельств, ухнула, так что нам приходится закладывать сегодня иконы, потому что больше нечего. Иначе завтра голодать придется”. На следующий день другая запись: “К этому нужно прибавить, что я вчера отобрал последние годные книги, для продажи, а то нам есть нечего”.

“Не прошло и двух лет со дня смерти отца, – вспоминал Павел Андреев, – как нами было продано все, за исключением дома, но и тот мы успели заложить. Быстрая ликвидация всего, что осталось нам от отца, объяснялась тем, что Леонид был тогда еще очень молод и не знал совсем жизни; что же касается матери, то она была так далека от суровой реальной действительности, так не приспособлена к ней, что мысли о страшном будущем пришли к ней тогда, когда мы стояли на пороге нищеты”.

На Леонида легли главные заботы о пропитании семьи, и он “с молодой горячностью заваливает себя уроками и всякого рода другой работой, главным образом, рисованием”.

Исключительное отношение к нему родителей вдруг оказалось оправданным его рано пробудившейся талантливостью во всем, что связано с творчеством. Благодаря матери, которая, как говорит Андреев в автобиографии, “держала карандаш в моих руках”, он уже в детском возрасте изрядно рисовал. Сам он об этом, впрочем, вспоминал с юмором:

Натуры я не любил и всегда рисовал из головы, впадая временами в комические ошибки: до сих пор вспоминаю лошадь, у которой по какой-то нелепой случайности оказалось всего три ноги. Всё уже кончил, оттушевал бока, похожие на колбасу, а четвертую позабыл. И только посторонний критический взгляд открыл мне мою позорную забывчивость. И до чего было обидно, прекрасно оттушеванной колбасы никто не заметил, а над ногою все смеялись. Фантазировал я бесконечно: был у меня огромный альбом “рож”, штук триста, и года два или три я провел в мучительных поисках “Демона”.

Но в будущем, не получив никакого художественного образования, он станет талантливым художником-самоучкой, работы которого оценил Валентин Серов.

Пока же рано проявившаяся способность к рисованию в буквальном смысле спасала семью от голода. Частные уроки приносили примерно 15 рублей в месяц за ученика. А вот портреты на заказ купцов, военных, чиновников и их домочадцев давали неплохую прибыль. “Условия мои таковы, – пишет он в дневнике, правда, уже московского периода. – Портрет поясной, почти в натуральную величину. Цена 10 р. Если же дама, и платье у нее с финтифлюшками, то дороже рубля на 2–3”.

Интересно, сколько сохранилось таких “произведений” раннего творчества Леонида Андреева? И сохранилось ли хотя бы одно? Впрочем, едва ли он их подписывал.

Сам он вспоминал об этом с юмором, но на самом деле это была каторжная работа, которую приходилось сочетать с учебой в гимназии.

“Ложился он тогда часа в