Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. В. Г. Белинского - Альманах Российский колокол

ни «как живете?» – в истерику, потому как его обидели некие молодые люди, которых он по примеру Базарова Рыночниковыми назвал, а в ответ Фарцовщикова словил. Прикинь! И я сразу же по описанию узнала тебя! Согласись: я – гениальна, крута, я мегазвезда! Ты столько дней шифровался, темнил, а я тебя с первого раза вычислила! Выспросила что-где-когда, Никита согласился подвезти – у него крутейший «сааб», и вот вхожу, смотрю – точно! Ты! Ты, Стар! Стар, ну как же я реально по тебе соскучилась!»

Выясняется, что давешний Аркадий Борисович – дядя Тины по отцу. И вот когда круг окончательно сузился, на фоне судьбы неназываемого и в общем-то не так важного для сути дела Поэта, кому посвящен музей, начинает разворачиваться главная сюжетная линия.

После экскурсии Тина начинает требовать, чтобы Вадим собирался уезжать. Тот отказывается под предлогом завтрашнего дня рождения Микулы. Или не этого только?

Надя постепенно начинает приоткрывать, чем живет ее отец: «По кадастру девяносто третьего года музей лишился прилегавших к нему земель, входивших в охранно-заповедную зону. Но узнали мы недавно, когда вдруг объявили, что весь луг, по самый наш забор, до самого берега, продан под строительство коттеджного поселка. Все вокруг уже продано. И теперь разговоры об охране памятников и о защите водных ресурсов просто колыхание воздуха: суд подтвердил законность сделки. Но папа не сдается, он готовит апелляцию. Собирает письма в поддержку от других музеев, от творческих союзов, от общественников. Сделал запрос от депутатов Думы. Папа решил добиваться правды и не отступит, это в его характере».

И Хома Брут, который пытается вырвать Анну из пучины пьянства, для Нади – лишь предатель, который должен держать сторону ее отца и не сворачивать с этой борьбы ни в одну из сторон.

Тяготится существующим порядком вещей даже внешне статичный Микула, Николай Игоревич Повитухин, с его тоской о подвиге: «Просто нельзя жить без страны. Без Родины. Раньше можно было куда-нибудь в Сибирь уехать, в Академгородок, науку делать. Или еще дальше – города, мосты ставить, плотины. Но как-то себя реализовать. Я же способен, я готов любую лямку тянуть, терпеть любое, лишь бы впереди светило. Да только теперь по жизни только лакейство продвигает, только лизоблюдство. Одни проститутки в голде. Везде, повсюду. Ну нельзя, неправильно такое терпеть. Позорно. Оскорбительно. Мы, молодые, не должны под это гнуться».

Грозовая обстановка только накаляется. Вот уже Вадим пытается сам бунтовать и идет на разговор с приехавшей Тиной, с которой не стремится соединиться здесь же, на дороге до музея.

И вот приходит окончательная тоска по ясности и определенности. Стихи Майкова звучат в их полноте и точности, без цитат:

Кругом царила жизнь и радость,

И ветер нес ржаных полей

Благоухание и сладость

Волною мягкою своей.

Но вот, как бы в испуге, тени

Бегут по золотым хлебам,

Промчался вихрь – пять-шесть мгновений —

И, встречу солнечным лучам,

Встают с серебряным карнизом

Через полнеба ворота,

И там, за занавесом сизым,

Сквозит и блеск и темнота.

Темы выбора, «русского пути» снова встают в их оголенной остроте:

«Как в плохой пьесе. – Тина села за стол, придвинула ликер и демонстративно заоглядывалась в поисках чистого стаканчика. – В которой диалоги, диалоги. Декламация, потом опять диалоги. И на финал мораль.

– Не в плохой, а в классической. И потому вечной. – Надя тоже вернулась на свое место. Рассаживались и остальные.

– Так за что будет третий тост?

– За Россию!

– За Россию! Ура! Ура! Ур-ра-а! Классика!»

Весть о том, что сожжен музей двоюродного брата Поэта, которому посвящен местный музей, приходит естественно и гармонично, как смена дня и ночи. Модест Александрович уверен: следующие на поджог – они.

А маховик продолжает раскручиваться. Вадим откровенно беседует с Надей, что та с Микулой не пара. В голове стучится назойливо: «Спать пора. Спать пора», но этот самый простой выход так трудно дается на третьем десятилетии жизни. Он поцеловал ее, она – его.

Спасение остается искать лишь в самогоне. Чтобы не такими глазами смотреть на Тину.

«Ну и какой, и где, на фиг, конфликт поколений? Какие и где «отцы и дети»? Да мы против наших дедков, как Муму против… кирпича. Этот образ показался мне очень смешным. Очень. И если б мой фатер вдруг оказался здесь и сейчас, то мы бы с ним тоже обнялись.

Обнялись бы и захохотали. Как когда-то, в моем далеком-далеком детстве».

Тем временем один из детей Анны-Решето, Вовка, поджигает квартиру матери вместе с с находящимися там матерью, отчимом и собутыльниками. А поджигает еще и потому, что именно той компании заказали сжечь музей, вот и полыхнула квартира вместе с шестью канистрами привозного бензина. Убийца в тринадцать лет! Мальчик убил мать, не зная, что та вернулась домой.

Вадим бежит от магазина к усадьбе, и в голове его вертится монолог из тех, что впору школьникам заучивать. Вроде птицы-тройки или «жизнь дается один раз»:

«Ну что это за проклятье такое – любить! Что за проклятье! Почему человеку это обязательно? Почему? Зачем? Зачем человек ждет ее, эту любовь, ждет как радости, как счастья, ждет в восторге, а потом лезет в петлю? Откуда это желание, жажда неизбежных, неотвратимых тревог, ревности, боли, даже отчаяния от невозможности помочь или защитить того, кому себя отдаешь? Отдаешь! Почему в любви все так не по твоей воле?!

Ты рождаешься, ты еще не умеешь говорить, ходить, не знаешь право-лево, но ты уже, уже любишь! Ты изначально, от сотворения твоей души, от зачатия твоей плоти уже запрограммирован на это душевно-телесное притяжение к кому-то другому. Ты растешь, растешь, и твоя любовь расширяет охват, и к матери и отцу прибавляются бабушки и дедушки, тети и дяди, плюшевые мишки и беленькие котики. Но до поры эта любовь – лишь потребность получать, желание принимать помощь и заботу. Ты ищешь и ловишь тех, кто отдаст тебе себя. Твоя любовь – слабость. И трагедия-равнодушие к этой твоей слабости. Но вот с какого-то момента человек уже и сам хочет защищать, помогать, заботиться – хочет сам быть кому-то нужным, навсегда необходимым. Что тогда происходит с твоей любовью-слабостью? Она у-ходит? Нет. Она восходит в «Отче наш, иже еси на небесех», переходит в «Царь православный, царствуй на славу», в «свои ладони в Волгу опусти». Вера, Царь и Отечество. Перед ними ты слаб навсегда! До