Лекарь Империи 6 - Александр Лиманский

— Ты о чем?

— Об этом, — он кивнул в сторону двери, за которой скрылся Шаповалов. — Об «Эгиде». Я сначала подумал, ты спятил. А потом до меня дошло. Этот Мкртчян… его же никто достать не может. Конкуренты боятся, полиция смотрит сквозь пальцы. Он неприкасаемый. А ты нашел способ загнать его в угол, используя абсолютно легальную медицинскую процедуру.

Он усмехнулся — жесткой, злой усмешкой человека, который тоже устал от бессилия системы.

— Это даже изящнее, чем просто свернуть ему шею. Никаких следов, никаких улик. Только лекарь и пациент. Блестяще.

Я готовился защищать свой план, спорить, убеждать. А вместо этого нашел не просто помощника, а полноценного соучастника.

— Мне нужен твой контроль над его жизненными показателями, — сказал я, возвращаясь в деловое русло. — Когда «Эгида» подействует, она может угнетать дыхательный центр. Я должен быть уверен, что он в полной безопасности, пока… будет думать.

— Само собой, — Артем кивнул без малейших колебаний. — Я буду рядом. Обеспечу ему идеальную вентиляцию легких и стабильную гемодинамику. Он будет в лучшей физической форме в своей жизни, пока его психика будет проходить через ад. Считай, что я в деле.

Он протянул мне руку.

— Рад работать с тобой, Илья. Похоже, в этой больнице наконец-то становится интересно.

* * *

Сознание возвращалось медленно, нехотя, словно он всплывал из густого, теплого сиропа, который не желал его отпускать. Мысли были вязкими, тягучими, как остывшая смола.

Где он? Что произошло? Последнее, что он помнил — яростный крик, белые халаты, игла в катетере…

Мкртчян попытался открыть глаза. Веки дрогнули, но остались на месте, тяжелые, как свинцовые плиты. Еще одна отчаянная попытка. И еще. Наконец, с чудовищным, нечеловеческим усилием воли, они приоткрылись на крошечную щель.

Белый потолок. Трещина в углу, похожая на застывшую молнию.

Больница. Он все еще в больнице.

Он попытался повернуть голову, чтобы осмотреться. Ничего. Абсолютно ничего.

Мышцы шеи не откликнулись на приказ, словно связь между мозгом и телом была оборвана. Может, руку поднять? Пошевелить хотя бы пальцами? Ноль реакции. Тело было чужим, инертным, неподвластным куском мяса.

Паника, холодная и липкая, накатила мгновенной, удушающей волной. Он попытался закричать, позвать на помощь, издать хоть какой-то звук.

Он чувствовал, как крик рождается где-то в глубине груди, но губы не шевелились. Из горла не вырвалось ни звука. Только воздух с тихим, механическим присвистом входил и выходил из легких.

«Парализован! Меня парализовало! Я заперт!» — ужасающая мысль прошибла сознание.

Ужас был первобытным, животным, за гранью обычного страха. Он — живой, мыслящий мозг в мертвом теле. Заперт в собственном черепе, как в каменном саркофаге. Живой, мыслящий труп.

Из-за отсутствия собственных движений и звуков внешний мир обрушился на него с оглушительной ясностью. Слух обострился до предела.

Он слышал все. Бездушный, ритмичный писк кардиомонитора рядом с ухом. Раздражающее, монотонное шипение аппарата ИВЛ на соседней койке.

Торопливые шаги в коридоре. Чей-то далекий, приглушенный кашель. Каждый звук в его внутренней тишине был подобен грому.

Периферическим зрением, единственным, что ему осталось, он увидел соседнюю кровать. На ней, лицом к нему, лежал мужчина, почти полностью скрытый бинтами. Лицо было отекшим, один глаз заплыл багровым синяком. Что-то смутно знакомое…

«Ашот? Это же тот шаурмист!» — узнавание пришло вместе с волной глухого раздражения. — Надо же… Ого

Мкртчян еще не до конца понимал всей дьявольской иронии ситуации. Не осознавал, что лежит в нескольких метрах от своей беспомощной жертвы, став точно таким же беспомощным.

Его мозг, привыкший к власти и действию, отчаянно искал объяснение, цепляясь за единственную доступную версию — внезапная, чудовищная болезнь.

Дверь в палату бесшумно открылась.

В проеме появился тот самый молодой лекарь, который его оперировал.

Разумовский, кажется.

Но сейчас он выглядел совершенно иначе, чем в суматохе реанимации. Ушла вся суетливость, напряжение, осталась лишь холодная, отстраненная уверенность.

Он двигался с размеренной грацией хищника, который точно знает, что жертва уже никуда не денется. Но страшнее всего были его глаза.

В них Мкртчян не увидел ни сочувствия, ни врачебного интереса. В них был холодный, нечеловеческий расчет. Как у патологоанатома перед вскрытием. Или как у хирурга, выбирающего место для первого, самого главного разреза.

Животный ужас, до этого бесформенный и панический, начал кристаллизоваться в осознанный, леденящий душу страх. Мкртчян понял. Это не было случайностью.

Лекарь подошел к его кровати и присел на стул рядом, поставив на пол небольшой медицинский кейс. Глаза Мкртчяна забегали из стороны в сторону, от лица лекаря к монитору, к соседней койке и обратно. Это было единственное движение, которое ему еще оставалось. Единственный способ выразить бушующий внутри ураган.

— Здравствуйте, Артур Гагикович, — голос Разумовского был ровным, спокойным, почти безразличным, и от этого контраста с ситуацией по мысленному телу Мкртчяна пробежал мороз. — Как видите, ваша болезнь, к сожалению, прогрессирует. Синдром Черджа-Стросс, который мы у вас диагностировали, дал одно из своих самых тяжелых осложнений на центральную нервную систему. Вас парализовало.

Слова упали в оглушающую тишину его сознания, как камни в глубокий колодец.

Ужас, который он до этого гнал от себя, получил официальное, медицинское подтверждение. Это был приговор. Мкртчян почувствовал, как сердце, единственный орган, который он еще ощущал, заколотилось в груди с бешеной силой.

Лекарь, словно видя его панику, продолжил тем же убийственно-спокойным тоном.

— Все остальные в этой больнице — мои коллеги, медсестры, даже ваш верный помощник Арсен — теперь думают, что вы превратились в овощ. Полный паралич, включая речевой и глотательный рефлексы. Но мы-то с вами знаем, что это не совсем так, правда? — Разумовский сделал паузу, вглядываясь прямо в его зрачки, и Мкртчяну показалось, что этот взгляд проникает прямо в его череп. — Ваше сознание абсолютно ясное. Слух и зрение в полном порядке. Просто тело… тело вас больше не слушается.

«Он знает! Этот ублюдок все знает! — мысль взорвалась в мозгу Мкртчяна, сметая остатки надежды. — Он сделал это специально! Это не болезнь… это он! Он запер меня здесь!»

Его мозг метался в поисках выхода, решения, угрозы, но натыкался лишь на глухие стены парализованного тела. Он был в абсолютной, унизительной власти этого человека.

В этот момент его взгляд скользнул на соседнюю койку, на неподвижную фигуру Ашота, и дьявольский замысел лекаря раскрылся перед ним во всей своей чудовищной полноте.

«Он положил меня рядом с ним… специально… чтобы я смотрел…»

Разумовский наклонился чуть ближе, и его голос стал