На путях к свободе - Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс

головами. Судя по звону струн, это была гитара, которая лежала на другом конце гостиной, на столике. Какие-то шумы, шорохи доносились из углов. У меня за спиной раздался стук ложечки о стакан, который перед сеансом был поставлен на пол, довольно далеко от нашего стола. Теперь этот стакан за нашими спинами обежал стол кругом. Ложка звякала, точно кто-то постукивал ею о стекло. Как в сказке, где мышка бегает в темной горнице, позванивая колокольчиком, чтобы обмануть злую мачеху.

Кто-то из дам громко взвизгнул:

– Ай, ай, меня чем-то мохнатым бьют по лицу.

– Мохнатым? – переспросил импресарио. – Значит, пришел дух прусского солдата Вильгельма. Пожалуйста, сидите смирно. Это очень грубый дух. Если сопротивляться, он может больно ударить. Если кто-нибудь почувствует, что из-под него выдергивают стул, надо сразу встать, а то могут быть неприятные явления.

Точно в подтверждение его слов, из-под меня потянули стул. За мной никого не было. Слева от меня сидел Агафонов, справа тоже кто-то из хороших знакомых. Не стали бы они шутить такие глупые шутки. Тем более что их руки были в моих руках, я не могла бы не заметить их движения. Повинуясь указаниям, я встала, не разрывая цепи, продолжая держать руки соседей. Через несколько мгновений тот же таинственный некто вдвинул стул на старое место. И вот тут-то произошло самое для меня непонятное и неприятное. Я хотела сесть, но оказалось, что на стуле кто-то сидит и не дает мне сесть. А стул был пустой. Еще несколько мгновений, и это странное присутствие точно растаяло. Стул опустел. Но только что я села, как мне по лицу несколько раз провели чем-то мохнатым, точно звериным хвостом смазали.

Вот и все, что я видела от Гузика. Отнеслась к этим явлениям с прохладным любопытством, а бедняга Михал Иваныч никак не мог расстаться с безумной надеждой материально увидать, услыхать, почувствовать свою покойную жену и воображал, что Гузик как-то свяжет его с Лидой. Он настойчиво просил импресарио, твердил бессвязно и тоскливо:

– Вы говорите, это Вильгельм? А нельзя его попросить, чтобы он ушел? Прислал другого… Кого мы хотим…

– Сегодня нельзя. Сеанс кончен. Медиум уже просыпается.

Действительно, было слышно, как меняется ритм дыхания Гузика, как он шевелится. Во время сеанса он был совершенно неподвижен. Зажгли свет. Медиум сидел бледный. Взгляд странных глаз стал еще тяжелее. Все это было для меня и необычайно, и чрезвычайно интересно. Но зачем было связывать стук ложечки и мохнатые прикосновения с душами усопших. Я не могла понять, как Михал Иваныч находит в этих бессвязных явлениях утешение. Но еще больше было его жалко!

Занятия спиритизмом скоро оборвались. И Туган и я были арестованы за участие в уличной демонстрации. Он был выслан из Петербурга. Ненадолго.

Глава 3

Первые долой

Начинался XX век. Что-то круто менялось вокруг нас. Зазвучали новые голоса, послышался новый, слитный гул, как весной, когда бегут мелкие ручьи. Именно слитный. Все еще было смутно. Расхождения в мыслях, в программах, в чувствах еще не разрослись в непролазные партийные частоколы. Всеобщее романтическое стремление к политической свободе, к конституции, понималось по-разному, но обаяние самого слова – КОНСТИТУЦИЯ – захватывало всех.

О ней много говорили и думали в царствование и Александра I, и его племянника, Александра II. Угрюмо замолчали, после того как 1 марта 1881 года террористы убили царя-освободителя. В царствование его сына, Александра III, трудно было поддаваться политическим мечтам. Общественная самодеятельность была притушена на 10 лет, но в 1891 году на Россию обрушился неурожай, в некоторых местностях превратившийся в настоящее бедствие. Это побудило правительство временно дать общественности возможность работать.

В июле 1891 года в газетах появилось письмо неизвестного сельского священника. Он, из глухого угла Казанской губернии, сообщал, что в его приходе люди мрут от голода. Такие же известия стали приходить из других мест: из губерний Нижегородской, Саратовской, Тамбовской. Голод принял грозные размеры. Общество сразу встрепенулось. Стали образовываться комитеты помощи голодающим. Старые учреждения, как Красный Крест, объявляли сборы, посылали на места продовольственные и медицинские отряды, так как в голодных областях развилась тифозная эпидемия. 17 ноября 1891 года был издан Высочайший рескрипт, где говорилось о «великодушных усилиях частной благотворительности, ставшей на святое дело христианского милосердия». В рескрипте сообщалось об учреждении Особого комитета помощи в неурожайных местностях. Чтобы подчеркнуть важность этого дела, председателем комитета был назначен наследник-цесаревич, будущий царь Николай II. Среди всех воззваний громче, заразительнее всего прозвучал голос Льва Толстого. Он не только собирал деньги, но, со свойственной ему энергией, сам объезжал голодные деревни и устраивал столовки.

Наконец власть и общественность стали сотрудниками. Их сблизило народное бедствие и сознание общей ответственности. Это продолжалось недолго, года полтора. Прошла острая беда, и правительство опять стало хмуро, недоверчиво и недоброжелательно коситься на всякое проявление общественной самодеятельности. Но толчок был уже дан. Обострилось сознание, что такая богатая страна, как Россия, может прокормить своих детей, если власть вовремя примет меры. Мысль, раз пробужденная, уже не останавливалась.

Общественное настроение превращалось в общественное движение, которое скоро должно было разрастись в то Освободительное движение с большой буквы, которое подготовило революцию 1905 года. Это все отдельные этапы, установить хронологические границы которых нелегко. Но у каждого из этих моментов была своя динамика, свой психологический темп.

В организме народов, как в организме отдельного человека, бывают периоды внутреннего брожения. Иногда это признак худосочия. Иногда, как это было в России, признак избытка сил. А Россия конца XIX и начала XX века накопила много сил. Реформы Александра II, новый суд, земское и городское самоуправление, армия, основанная на всеобщей повинности, освобождение от рабства миллионов крестьян, перестройка экономической жизни, рост народного образования, университеты, литература, все эти коренные преобразования середины XIX века выдвинули новые потребности, воспитывали новые характеры, требовали простора, личного почина, пробуждали общественные инстинкты и навыки. Правительство открывало школы, увеличивало число грамотных и образованных людей и в то же время боялось просвещения, старалось держать под опекой мысли, в особенности политические. Не было политических партий, не было свободы слова, печати, совести. Даже разрешение учить ребят грамоте, открыть кооперативную лавку, прочесть публичную лекцию давалось с трудом. А населению все это было необходимо. И люди для этой деятельности были. Накопилась политическая энергия, социальная отзывчивость, потребность высказываться, проводить свои мысли в жизнь, стремление приносить пользу родине, жить и общими, а не только узкими личными интересами – словом, все то, на чем держится общественность. Правительство не понимало, что этим силам необходимо найти применение. Оно не доверяло своим подданным, особенно людям образованным. А они не доверяли правительству.

Власть подводила под общее понятие неблагонадежности всех, кто позволял себе слишком откровенно высказываться о народных нуждах или критиковать правительство. Правительство боялось людей с инициативой, рассчитывало справиться со всеми государственными задачами при помощи чиновников. Правда, жизнь брала свое, и мало-помалу выработался новый тип чиновника, честного, преданного делу, не похожего на тех уродов дореформенной России, которых описывали Гоголь и Щедрин. Мы их оценили только тогда, когда революция разогнала и искоренила старый служилый класс. Но даже эти просвещенные, очень добросовестные чиновники не в состоянии были удовлетворить всем нуждам огромного государства. Нельзя было управлять только приказами из центра. Пора было разгрузить, распределить власть, дать населению больше самодеятельности. Этого самодержавие боялось. При Александре III земства, созданные его отцом, подвергались стеснениям, финансовым и правовым, деятельность их была урезана. И, что было еще хуже, крестьян продолжали держать под опекой, не уравняли их в правах с остальным населением, подвергали телесному наказанию.

Перед правительством было две возможности – или привлечь к себе свежие силы и при их помощи направить зашумевшие вешние воды на свои колеса, или поставить перед ними неприступную плотину. Власть попыталась идти вторым путем.

Лорд Биконсфильд, умный