Хрупкий мир: СтеклоВатный Writober-25 - Анастасия Стеклова

Но Агнесса не умерла.

Серебро всосалось в её кровь, пропитало клетки, насытило сердце.

Сосуды её начали просвечивать сквозь кожу синей паутиной, губы и щёки из розовых стали голубыми, даже белки глаз налились синью. Она точно воскресла из мёртвых.

Но было у серебряной крови и ещё одно свойство: её обладатель превращался в настоящее проклятие для нас, нежити.

Сами-то мы именуем себя Детьми Лунной Богини, которой служим, к которой обращаемся по ночам. Но для остальных — в лучшем случае еретики и язычники, в худшем — твари, которых надо стереть с лица земли, порубить мечом, выжечь огнём. Во имя всемилостивейшего Господа, который есть Любовь, конечно…

Так вот, мы и пальцем не можем тронуть человека с серебряной кровью, иначе ненавистное нам священное пламя будет жечь нашу плоть и оставлять на теле чёрные следы.

С Агнессы Тарт, прозванной Сереброгорящей, и пошёл Орден Сереброкровых — лучшие борцы с нежитью и наши главные враги. Завидев человека с синей сеткой на коже, мы сразу понимали, что нам надо обращаться в бегство.

Я не делала ничего дурного. Уклад нашей бренной жизни требовал от меня быть женщиной — подчиняться мужчине и Церкви, делать что велено, жить в избе и около избы. А меня тянуло в лес. Тянуло немилосердно, точно силком. Я всё одёргивала себя: погоди, Ида, не доводи до греха, ничего хорошо нет в тёмном лесу…

И однажды я пошла туда. Ночью, когда луну скрыло тучами. Когда добралась до опушки, небо прояснилось, и на меня упал лунный луч. И тогда мои глаза точно распахнулись во всю ширь, слух обострился, а душа устремилась ввысь.

Лунная Богиня открыла мне мою истинную суть. Я не должна ползать по земле, точно червь. Я — Птица. Я чёрный ворон. Я могу летать над полями, и мой гулкий крик разносится во все стороны ветром. Я питаюсь живой плотью и падалью, я предупреждаю сородичей об опасности. Я разговариваю с другими Детьми Лунной Богини. Мой настоящий дом — лес, поля, луга, просеки, болота. А женщиной, родившейся в грязи, ветоши и соре, которыми устлана изба, я только притворяюсь. Это не я настоящая.

Да, я очень большой и страшный ворон с налитыми алым глазами, которого не всякая ветка выдержит. Порой другие птицы боятся меня сильнее, чем охотников с соколами. Но я никогда не обижаю своих друзей.

Я просто хочу быть собой, я никому не причиняю зла. Сотни, если не тысячи обыкновенных людей гибнут от чумы и иных болезней каждый год, неужели Церкви жалко отпустить каких-нибудь десяток человек жить под луной вдали от всех?

Но Орден Сереброкровых добрался и до нашей деревни. Лорд, владеющий землёй, в которой мы пачкаем ноги, милостиво дал разрешение искоренить здесь нежить.

Правила игры просты: староста обязан собрать всех людей и вывести их к членам Ордена. Каждый человек должен сереброкровым поклон отвесить да руку поцеловать. А руки у них синюшные, что у покойников, и пахнет от них чистотой металла, кровью и пламенем. Кто целовать откажется — значит, серебра боится. Тех хватают, а дальше пламя, пожирающее тело, даёт нам прощение от Господа за наше непослушание. За то, что посмели обратиться к ночи и лесу.

И вот сгоняют нас в толпу. Трое нас еретиков — я, Герда да Ханс. Ворон, лиса и заяц. Обернулись бы — да и прочь. Только солнце стоит слишком высоко, не хватает сил нам.

Мрачными тенями стоят они, непреклонные члены Ордена. У этих глаза не синие, хотя сетка сосудов через кожу видна. И запаха не чувствуется… Простые исполнители, не охотники — наверное, потому и серебра в крови меньше. Пылающую кровь охотника Дети Лунной Богини чувствуют за вёрсты. Доводилось мне видеть одного такого. К счастью моему, только видеть — в драке с ним я бы не устояла.

И вот ненавистные страшные фигуры требуют кланяться и целовать руку. Первыми целуют староста с женой и детьми, затем другие зажиточные деревенские. Хотят выслужиться, показать свою верность. Дальше невпопад целуют остальные.

Я пытаюсь как-нибудь смешаться с толпой тех, кто уже отдал свой долг по выявлению нежити. То же пытаются сделать и Герда с Хансом. Мне страшно, мне очень страшно, хотя я давно не девица неразумная. Кажется, что меня легко выдаст моя бледность и бешено колотящееся, словно птица в клетке, сердце. Мне хочется верить, что мои земляки, уставшие от неурожайных годов, болезней и поборов, не станут выслуживаться перед теми, кто даёт меньше, чем берёт. Я ведь жила тихо. Хитрому и трусоватому Хансу удаётся ускользнуть незамеченным. Герда скрылась за чьими-то спинами. Мне вроде бы тоже удалось затеряться…

Однако я чувствую, как кто-то хватает меня за руку, да так крепко, что суставы затрещали.

— Не уйдёшь, Ида, грязная ты чертовка!

Это мой сосед. Хмурый бобыль, который пару лет назад тянул ко мне свои крючковатые пыльцы, а как получил отказ, затаил злобу. Видимо, прознал всё-таки, что я нечиста.

Люди, заслышав моё имя, оборачиваются, кто-то скалится, кто-то ворчит.

— Так Ида же ведьма! Огород бурьяном зарос, изба покосилась, а она сытая да румяная ходит!

— Тащите Иду к ручке! Не уйдёт, нечисть грязнопёрая!

— Сюда её, сюда!

Чужие руки тащат меня к членам Ордена. Я вижу, как в их глазах загорается азарт и злорадство. Старший из них, настоятель, которому и целовали руку, не удерживается и сам тянет синюшную тыльную сторону ладони к моим губам, ожидая, когда же моё лицо поплывёт чёрными пятнами.

Поначалу я пыталась вырваться и возмущаться, мол, как вы посмели меня схватить, а потом заметила, что и в Герду вцепились. Плохо дело… Эх, пропала моя головушка! Пускай забирают меня, лишь бы и Герду не загребли.

Холодная ладонь задевает мою щёку. Я морщусь так, точно мне отвесили пощёчину. С перепугу мне кажется, будто у меня загорелось лицо. Так страшно, что ноги подкашиваются, и всё плывёт, и в голове лишь крики врановых стай.

— Эх, не повезло… — кто-то разочарованно вздохнул под боком.

Я быстро открыла глаза. Мне хватило нескольких мгновений, чтобы понять, как быть.

С жаром и слезами хватаю я руку настоятеля, падаю на колени, целую и плачу.

— Господи, прости грехи мне! Оклеветала я человека невинного, не трогал он меня! Господи, прости!

Настоятель брезгливо вырывает ладонь из моих рук и отталкивает меня сапогом.

— Поди отсюда,