История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес

потому что грех есть не что иное, как разрыв любви с Богом, с будущим», — декларирует перуанский священник Густаво Гутьеррес[155]. Вспоминая о том, что самые обездоленные, «неличности», подчиняются идее теодицеи, он добавляет: «Мы должны задать себе вопрос: как дать понять тому, кто чувствует себя ничтожеством, кто страдает, что Бог есть любовь? Как воспевать Мессию, когда эта песнь застревает в горле, ее душит боль народа?»

7 сентября 1984 года на Конгрегации в защиту доктрины веры в Риме выступил францисканец Леонардо Бофф, профессор теологии из университета Персеполиса (Бразилия), автор книги «Церковь, харизма и власть», в которой он писал: «Теолог-католик ездит в Рим, как чехи и словаки — в Москву, на консультации с советским Политбюро». Он утверждал, что «священная власть была предметом процесса экспроприации средств религиозного производства со стороны духовенства в ущерб простым христианам» и что «догма действительна лишь в определенный период и при определенных обстоятельствах». С большими оговорками Конгрегация провозгласила возможность «аутентичной теологии освобождения», в случае если речь идет «об освобождении от греха, а не о социально-политическом освобождении». Подчеркивалось, что в работах отца Леонардо Боффа содержится «большое количество опасностей для веры, возможностей ее извращения», и приводились следующие его слова: «Церковь говорит, что надо бороться за права бедняков, но не говорит, что она на их стороне. Это позиция соучастия, а не освобождения»[156]. По его мнению, церковь защищает не столько божественную власть, сколько историческую форму, в которой она существует. В июне 1985 года Конгрегация запретила отцу Боффу выступать с проповедями, за чем моментально последовало письмо, подписанное десятью бразильскими священниками, где говорилось: «Мы должны публично выразить свое несогласие с наказанием, наложенным на отца Леонардо Боффа. Сами по себе мера и способ наказания представляются нам немилосердными, мы видим в них наступление на права человека и на свободу исследований теологов, что противоречит христианскому человеколюбию, препятствует развитию нашей церкви и вредит общей ответственности нашей епископской конференции».

Когда писались эти строки (декабрь 1985 года), кардинал Ратцингер{91} за четыре дня до обсуждения и вынесения решения по поводу Леонардо Боффа выразил официальную позицию церкви. Работа называлась «О некоторых аспектах теологии освобождения», в ней говорилось: «Некоторые испытывают искушение в первую очередь заботиться о хлебе насущном, а сообщение пастве слова Божия взять в скобки и отложить на потом. Разделять и даже противопоставлять одно другому — смертельная ошибка <…>. В основе новой интерпретации — не рассмотренные критически заимствования из марксистской идеологии и обращение к тезисам рационалистической библейской герменевтики. Это искажает все аутентичное, что было в первоначальном стремлении действовать в пользу бедных. Евангелие не должно сводиться только к земным делам». Он же отмечает, что «весь народ Божий должен участвовать в пророческом деле Христа, но уважая при этом иерархию церкви», которой надлежит решать, насколько это участие искренно. Отсюда — вопрос, возникший у доминиканца Жана Кардоннеля: «Когда дети умирали от истощения и усталости на мануфактурах, в Риме ничего не видели и не слышали. Зато церковь осудила газету L’Avenir, движение Le Sillion, затем священников-рабочих. Когда евреи горели в огне Холокоста, в Риме мало что видели и слышали. Пий XI объявил возмутительным то обстоятельство, что церковь будто бы потеряла рабочий класс. Теперь она теряет женщин, вставших на путь эмансипации. Потеряет ли она и третий мир?»

Интегризм

Уолтер Бэджет{92} утверждал в XIX веке, что «никакая боль не сравнится с той, что вызвана новой идеей». Понятно, что решения Второго Ватиканского собора (если не полный разрыв с богачами, то по крайней мере оказание предпочтения беднякам), а затем и теология освобождения вызвали сопротивление традиционалистов, опиравшихся в основном на французских католиков, которые привыкли предаваться воспоминаниям детства, слушая не очень понятную литургию на забытой латыни. Интегристские проявления — по крайней мере вначале — устраивали часть церковной иерархии, неохотно уступавшей инновациям, которые небольшое количество духовенства при поддержке мирян и христиан других конфессий в конечном счете навязало большинству, не желавшему менять привычный уклад. Символом сопротивления нововведениям в 1975–1980 годах был монсеньор Лефевр. Пронырливые СМИ сделали из него звезду. Но вскоре он оказался в парадоксальной ситуации, которую Мишель де Серто резюмирует следующим образом: «Неправильно посвящая в сан священников, чтобы защитить традицию, он восставал против папы; чтобы поддержать плюрализм, папа пользовался архаичными авторитарными методами». Павел VI, личность сложная, раздираемая противоречиями между наследием Иоанна XXIII и требованиями Конгрегации в защиту доктрины веры, мягко осудил ностальгирующих. С приходом Иоанна Павла II, фаворита «звездной системы», чей автомобиль из бронированного стекла может быть символом иерархии, выставляющей себя напоказ и в то же время защищенной, возмущение консерваторов частично сходит на нет.

На пути к экуменизму?

Сокращение числа священников, возрастающая роль мирян в культурной практике, свобода в отношении сексуального поведения, поддерживаемого папством, брак священников, не разрешенный, но рассматриваемый, как и посвящение в сан женщин, убеждение в собственной ответственности за всякого рода несправедливости и беззакония, где бы они ни происходили — в странах третьего мира или в ближайших пригородах французских городов, чтение Библии на «народном» языке, — таковы тенденции, очевидно необратимые, которые можно наблюдать в сегодняшнем католицизме. Ведут ли они к экуменизму, точнее говоря, к сближению с протестантизмом?

Уже упоминавшаяся анкета Р. Меля обнаруживает сильное экуменическое течение внутри протестантизма. На вопрос «Хотели бы вы, чтобы различные протестантские церкви объединились?» 74% ответили положительно. Более того, та же анкета показала затухание антикатолицизма: 69% опрошенных желали бы «более тесных отношений» с католиками, а 23% даже полагали, что при Иоанне Павле II наблюдается сближение с ними, при этом 12% говорили об отдалении и 44%— об отсутствии изменений. Весьма распространены смешанные браки: лишь у 20% опрошенных супруги являются протестантами, тогда как у 50% супруги католики. Что касается браков детей, то 23% относятся благосклонно к смешанным бракам, 45% «ни за, ни против» и лишь 2% «скорее против». Впрочем, Меля это безразличие беспокоит, потому что «для небольшой протестантской общины учащение смешанных браков означает неминуемую гибель». Означает ли это, что мы на пороге объединения церквей? Мы так не думаем. В протестантских кругах в ходу поговорка: «Для католиков церковь — мать; для православных — супруга; для протестантов — старый холостяк, говорящий „нет“». В этом вся проблема. Конечно, протестанты рады тому, что Иоанн Павел II несет человечеству Благую Весть, но напоминают, что «силу папскому слову придает Евангелие, а не наоборот», — по выражению пастора Андре Дюма, который полагает, что «церковь никогда не должна быть владением или ширмой, но вестником и служением». Экуменическое движение вряд ли