Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

есть хищники. Их везде так называют. Где-то – хитники, где-то – кичники, но суть одна. Малышевское изумрудное месторождение несколько лет официально не работало, при этом малышевские изумруды сбивали цены на мировом рынке. Губернатор этим занимался, московские банки – все подыхало на корню.

В хищники идут не от хорошей жизни. Кому охота в минус семьдесят сопли морозить? В артелях – люди из бывших республик, готовые работать за гроши. Узбеки везут полный комплект документов, купленных на родине, – он и водитель, и электросварщик, и бульдозерист… Потом уже во время сезона обучаются. Настоящий специалист получает сотню в месяц. Для приезжего это хорошо. Но что такое сто тысяч здесь, где хлеб стоит тридцать пять рублей, а пакет хорошего молока – сто пятьдесят? Вот и уходят в лес. И знаешь, ни разу не слышал про хищника, который бы завязал. Хоть и получают треть цены. Недаром говорят: грешный металл. Не отлипает.

– Природа у нас красивая. Один московский фотограф приехал в июне, мы его отвезли в сопки, и только в начале сентября он выплыл. Счастливый, с тысячами снимков.

Я сижу за длинным столом в кабинете генерального директора ОАО «Сусуманзолото» Сергея Николаевича Симоненко. Он с гордостью демонстрирует фотографии района. Судьба Сусумана неразрывно связана с его главной компанией. Детские сады, больницы, даже аэропорт – всюду золотые деньги. На фоне оставшихся позади поселков вдоль Колымской трассы с их веселыми стражами порядка и беспокойными артельщиками город кажется очагом цивилизации, но здесь тоже хватает заброшенных домов и выбитых стекол.

– За год мы добываем около четырех тонн золота. Для сравнения: в 1941 году – сорок одну тонну. С каждым годом сырье беднее, золотоносные пески все глубже. К счастью, стоимость металла возросла, и мы обновляем технику, чтобы держать высокий уровень добычи. Объемы промывки растут.

Наконец я задаю простой и страшный для многих северян вопрос: что перспективнее – северные города или вахтовый метод. Сергей Николаевич откидывается на спинку кресла. Он отвечает быстро, не задумываясь – наверняка не в первый раз и уж точно не в последний:

– Если приедут посторонние, будут ли они заинтересованы в развитии района? Это ведь жизнь людей, история наша. Некоторые горожане никогда не были на материке. Они просто не представляют себя вдали от Родины. Надо их поддерживать. Я однозначно против вахтового метода. Да, мы приглашаем специалистов с материка, но это от безысходности, поскольку жителей все меньше. Население Магаданской области за последнее время сократилось вдвое, причем почти все живут в самом Магадане.

Фотографии сменяют друг друга. Густые поросли иван-чая вдоль реки Берелех, блестящие гирлянды замерзшей голубики, молодой снежный барашек, подпустивший человека совсем близко…

– Знаешь, что если разорить гнездо бурундука, он находит раздвоенную ветку и вешается? – говорит Сергей Николаевич. – Он понимает, что без запасов в суровую зиму ему не выжить. Потому что честный. Воровать не умеет.

Жертвоприношение

Зачастую в путешествиях случаются такие невиданные совпадения, что, найди их читатель в романе, он наверняка бы посмеялся над фантазией автора. Как-то раз, гостя на Ямале, я рассказал паре швейцарских туристов историю путешественника по Чукотке. Иностранцы потом уехали на теплоходе вниз по Оби, а я отправился дальше на север. Месяца через полтора мне неожиданно пришло письмо от этого человека. Он недавно переехал с Чукотки на Сахалин, где случайно встретил тех же швейцарцев. Они ему и пересказали мою историю, в одном из героев которой он с изумлением узнал себя.

Но самое фантастическое совпадение случилось в Югре. По дороге я познакомился с загадочным хантыйским дедом, который отказывался назвать свое имя, зато знал наперечет все притоки Оби и живущие там народы. Ему понравились мои планы, и под конец незнакомец дал мне телефон своего приятеля в столице округа. Когда тот услышал, что меня интересуют олени, он позвонил под Сургут знакомому оленеводу и спросил, может ли приехать к нему в гости один русский. Слово «русский» по-хантыйски звучит как «рущ», а связь была плохая. Сургутский хант подумал, что к нему собирается приехать человек по фамилии Рудь, которого он давно и хорошо знал. Он согласился, а когда ошибка открылась, спроваживать меня было уже невежливо. На следующий день в стойбище я стал свидетелем редкой церемонии жертвоприношения, на которую чужих не пускают. По странному совпадению это был день моего рождения, так что случившееся я расцениваю как воистину королевский подарок судьбы.

• • •

Утром меня разбудили глухие звуки бубна. Я повернулся, удобнее устроившись на оленьей шкуре, и смахнул со лба капли пота. Несмотря на жару снаружи, сквозь трещины печки-буржуйки с ревом пробивалось пламя. Сверху на раскаленном металле лежали кусочки коры, от которых поднимался густой ароматный дым. На фоне окна, затянутого дырявой сеткой, чернел профиль хозяина стойбища. Он настраивал бубен – грел его, постоянно поворачивая, так что внутри асимметричного каркаса звенели нанизанные на проволоку монетки, затем бил в него несколько раз колотушкой и вновь возвращал к огню. Косые солнечные лучи сливались на поверхности бубна с отблесками пламени и озаряли серьезное, застывшее лицо хозяина багровым светом. Наконец хант остался доволен звучанием и передал бубен незнакомцу, приехавшему в стойбище накануне. Тот уселся на полатях под образом Николая Чудотворца, украшенным широкой белой лентой. Перед ним расстелили такую же ленту и положили на нее семь монет. Незнакомец повернул бубен изнанкой к себе и начал камлать. При каждом ударе он словно нырял в инструмент – сперва беззвучно, затем бормоча то ли слова, то ли просто мотив странной песни. Не переставая бить, он вскочил на ноги. Удары стали сильнее. Но вот он снова сел, и вскоре бубен замолчал. Шаман вытер лицо пригоршней стружки. Я по-звериному вздрагивал, сгоняя надоедливых мух. Всех трижды обнесли белой лентой, и каждый должен был ее коснуться, после чего на ней завязали узелок. Выпили водки и плеснули в огонь. Накрыли стол – жидкое масло, чтобы макать хлеб, китайская лапша, баранки. Чай пили из блюдец. Этот купеческий обычай странно перекликается со старинными церковными именами, сохранившимися у хантов дольше, чем у самих русских. Женщина вполголоса беседовала по мобильному, спрятав телефон в складках огромного платка.

– Вы считаете нас язычниками. И что с того? – говорила хантыйка в цветастом самодельном платье. – Точно так же все направления христианства называли друг друга еретиками. Языческое христианство – просто еще одна ветвь, а дерево у нас общее.

Внесли ткань – алую, белую и бело-синюю. Жертвующие крупными