Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

– А как вы поняли, что пора уже другим заняться?

– Внутри у меня стоит тот, кто знает. Поэтому, как только вышел срок, я почувствовала, и Бог сделал так, что вся моя писательская жизнь моментально прекратилась, как будто ее и не было. Есть рубеж, когда талантливый человек должен остановиться, иначе он начинает работать против себя.

– Может все снова измениться?

– Я вообще не собираюсь умирать. Кто живет с Богом, тот будет творить вечно, и я именно к этому готовлюсь. Все, что ты видел на стойбище, и есть творчество. Помимо него для меня ничего нет, но за смертью оно будет иным. Все созидание на Земле – лишь подготовка к тому великому творчеству, которым должны заниматься отдельные личности. У меня есть дети, которых я особенно люблю, возлагая на них большие надежды. И у Бога есть люди, на которых он надеется, что они будут заниматься с ним творчеством всегда. Я – из таких личностей. Это все – подготовка, генеральная репетиция. Человек обязан свою жизнь превратить в творческий акт.

– А какое там будет творчество, вы представляете?

– Конечно. Иначе бы я не готовилась. Видел городок с церквями? Он станет новым Иерусалимом для детства. Одних церквей девять штук. Мы в год будем строить по церкви. Там мы готовимся встретить Иисуса Христа. Когда приезжает Путин, губернаторы готовятся, и лихорадочное состояние перед встречей с президентом вызывает какое-то шевеление. А мы ожидаем Спасителя, и потому шевелимся. Делаем все, чтобы земля, на которой мы будем – я говорю мы, потому что неизменно я буду там присутствовать, – встретила Спасителя достойно. Там все сироты. Каждый занимается своим видом творчества. Бог – большой творец, а мы – маленькие. Вот видишь, ты вопросы задаешь, а сразу видно, что ничего не понимаешь. На Земле много работы, а предстоит еще больше.

Ты хотел спросить, что за народ ненцы. В большой семье родители каждого ребенка знают. У Бога все нации – его дети. Ненцы, селькупы, чукчи, все северные народности – это нации-монахи у Бога. Те, кто по окраинам человечества живет. Монах – он молится, терпит, страдает за все, что делают люди. Северные народы, как и монахи, неприхотливы, у них нет ничего лишнего. А Москву и Петербург, ваши города, мы называем Содомом и Гоморрой. Не знаю, сколько в Москве праведников, ради которых Господь терпит, но придет время, когда разрушение мегаполисов в России начнется именно с Москвы и Санкт-Петербурга.

Щупальца Содома и Гоморры, которые есть законы, и к нам уже проникли. Городок, который ты видел, – попытка сберечь своих людей хотя бы в труде. Ненцы – единственная в России нация, которая хорошо сохранила себя и до сих пор монашествует. Наступят времена пострашнее, но все равно северные народы уцелеют в своем естестве до прихода Иисуса Христа. Очень немногие, единицы, но сохранятся. Сейчас я занимаюсь высшим видом творчества на Земле. А все ваши звезды…

– Но есть помимо звезд и настоящие творческие люди…

– Знаю я их. Они должны совсем другим заниматься. Все виды талантов человеческих, в отличие от божественной любви, эгоистичны в своем основании. Любой человеческий талант, все так называемые великие – от сатаны.

Вагончик вахтовиков сверху донизу был оклеен вперемешку святыми ликами и полуобнаженными красотками. В красном углу бормотал телевизор, демонстрируя трехбуквенный логотип федерального канала. На экране подмосковные фермеры шли на поклон к деревенской колдунье, требовавшей от каждого сперва перекреститься на икону.

– Ученые говорят, новый потоп будет, – сказал Ленин, подвинув в мою сторону тарелку с соленой ряпушкой. – Как поднимется океан, весь Ямал затопит. И Питер ваш заодно.

Мне вдруг вспомнилось, как просто, по-будничному, описан у ненцев всемирный потоп: «На Земле много болезней появилось, и Нум решил ее помыть».

– Главное, газ к тому времени весь выкачать, – рассудительно добавил напарник.

Ленин рассмеялся и спросил:

– Как ты думаешь, что за топливо у котлов, в которых грешников жарят?

– Известно какое. Для каждого края свое. Кому газ, кому нефть.

– В таком случае, – сказал Ленин, – я заявлюсь к чертям с хорошим шматом отборного воркутинского угля. Кочегар я опытный. Попрошусь на службу. Рай мне точно не светит, так хоть в аду устроюсь, грешников поджаривать…

– Легенды разных народов переплетаются, – задумчиво говорит Людмила Федоровна. – Мы все – дети одной Земли, и язычество везде помогало людям жить в единении с природой.

Я поняла, что многие сказки не врут. Да, были люди, которые понимали язык зверей. И когда человек что-то правильно произносил, перед ним открывался целый мир. Многие качества помогали выживать в нелегких условиях, а мы их утратили.

Миссионеры обращают ненцев. Ну и что? Их и православие изо всех сил пыталось покрестить, но, несмотря на это, почти все народы Севера остаются в душе язычниками. Даже ученые, даже правительственные чиновники верят в своих богов и приносят жертвы в священных местах.

Ненцы меня просили написать об Анне, но я готова только сообщить факты, не давая комментариев. Я боюсь. Я живу здесь. Они потом помирятся, а меня запомнят. И еще боюсь, поскольку, живи она сто лет назад, точно была бы великой шаманкой. Это очень неординарный человек, и мне жаль, что она больше не пишет. Такой талант – от Бога. И она просто должна писать. У нее пропала потребность, а когда-то была. Я как раз подвернулась в это время, и нисколько не жалею, хотя жить с ней было трудно. Сперва мы были на равных, и даже более того – я была директором музея, а она приезжала ко мне. Но потом я стала ей кем-то вроде литературного секретаря, и отношение совсем переменилось. У меня характер слабый, меня можно долго гнуть. Но когда Анна перестала писать, а детей начала набирать все больше, она захотела, чтобы я стала при них нянькой. Я не отказывалась, ради Бога. Приготовить, посуду помыть, постирать – как иначе? Но когда требуют напрямую…

Так я вернулась в Салехард. До сих пор она иногда приходит, когда ей нужно, и я все делаю.

Меня всегда восхищала ее образность, а потом поняла: она пишет на русском, но многое взято из ненецкого фольклора. Она его отлично знает. Еще в тундре записывала, за это платили.

Как Анна обратилась в христианство? Мы с ней посещали баптистов. Мне было просто любопытно, а она зачастила в церковь, построила часовню. Не могу сказать, что ненцы туда