Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

белоэмигрантов в коллаборационистском движении времен Второй мировой войны совершенно не дает оснований для этого, потому что, во-первых, не меньшая (если не большая!) часть бывших белых (как оставшихся в СССР, так и в эмиграции) занимала противоположные позиции, как тот же генерал А.И. Деникин. Ничего общего в белой идеологии с идеологией немецких нацистов и итальянских фашистов также не прослеживается. Белое движение в корне отличали от фашизма три момента: 1) Имперская идея, лишенная этнического национализма (в фашизме первичен именно он, а имперская идея вторична). Не было и свойственного фашизму культа государства и вождя: девиз «Единая неделимая Россия» предполагал скорее неделимость исторического пространства, но не абсолютный культ государства как такового, патриотизм не посягал на права личности и неприкосновенность частной собственности. 2) Отсутствие жесткого государственного регулирования экономики – у белых, как мы видели, она носила вполне либеральный характер. Белые сочетали либерализм в экономике с умеренным консерватизмом в политике. Нет тут никакого места фашизму. 3) Отсутствие тоталитарной однопартийной диктатуры. Была, как мы видели, военная диктатура с относительной свободой партий (кроме большевиков) и ограниченной свободой печати – правящей же партии, являвшейся носителем государственной идеологии в Италии при Муссолини и в Германии при Гитлере, не было вообще. По второму и третьему параметрам фашизм как раз ближе к большевизму, чем к белогвардейцам.

Некоторые современные историки с учетом изложенных обстоятельств делают вывод, что А.В. Колчак вполне может быть реабилитирован в соответствии с Законом РФ от 18 октября 1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий» (наряду с другими деятелями Белого движения, за исключением тех, кто в ходе Второй мировой войны стал на путь сотрудничества с нацистами). Но, как мне думается, основной вопрос в другом. Вспомним: ни Ленин, ни другие большевики и революционеры, в свое время неоднократно судимые до революции «царским режимом», не добивались, придя к власти, собственной «реабилитации», более того – они гордились приговорами «царских» судов как свидетельством своей борьбы, стаж каторги и ссылки у них считался почетным. По той простой причине, что они не считали себя правопреемниками дореволюционной России – наоборот, они ниспровергли «проклятое прошлое», гордились этим и шли вперед к вожделенной «мировой революции». Современная же Российская Федерация, напротив, юридически считается правопреемником СССР. Правда, ее лидеры и лично Президент В.В. Путин выступают за единую линию исторической преемственности как от Российской империи, так и от Советского Союза. Это возможно в плане перенимания, скажем так, лучшего из практики того и другого государств, но невозможно в целом, а именно потому, что рожденный революцией СССР отрицал свою преемственность от дореволюционной России. И в этом вся загвоздка. Думается, рано или поздно придется дать ответ, чьими же преемниками мы являемся (того и другого одновременно – вряд ли получится). И тогда все само встанет на свои места.

Подводя итоги, впору спросить: так почему же Белое движение во главе с Колчаком проиграло?

Основу «Белой идеи» составляло стремление соединить наиболее жизненные из достижений революции – такие, как преодоление архаичных пережитков сословного и самодержавного строя, решение (в пределах разумного) земельного и рабочего вопросов – с национальными традициями (включая религиозные корни, авторитарный менталитет народа) и балансом интересов всех классов российского общества. Белогвардейские вожди и идеологи стремились учесть как ошибки и недоработки царского правительства, во многом послужившие причиной революции, так и явную неготовность российского общества к демократии, обернувшейся анархией при Временном правительстве и захватом власти большевиками. Другими словами, с учетом уроков революции выработать обновленную национальную идеологию.

Мы уже отмечали, что вина за Гражданскую войну лежит на большевиках, спровоцировавших ее радикальной ломкой всех социальных и национально-государственных устоев, разжиганием классовой ненависти. Но значит ли это, что в дореволюционной Российской империи не было проблем? Конечно, нет. Проблем хватало. Страна переживала непростой период обновления, начавшийся с реформ Александра II в 1860-е годы – процесс перехода к индустриальному обществу, постепенного изживания сословных пережитков, ломки традиционного уклада жизни, становления и развития рыночной экономики, разделения властей, эволюции в направлении конституционной монархии. Да, не все шло гладко. Разорялись не только помещики, но и многие крестьяне, пополняя ряды люмпен-пролетариата, а тот факт, что в результате открывшихся социальных лифтов «наверх» пошли многие их вчерашние собратья (среди которых были не только деревенские фермеры-«кулаки», но и настоящие магнаты, такие, как внуки крепостных крестьян П. Рябушинский и С. Морозов), вызывал у остальных зависть и раздражение. Механизмы социальной защиты малоимущего населения (через страхование рабочих, сокращение рабочего дня, профсоюзы и т. д.) только-только создавались и начинали работать. В условиях ломки привычного веками уклада жизни произошел упадок религиозности, а заменить создавшийся вакуум на тот момент оказалось нечем. Народу не хватало знаний, чтобы разбираться в текущих событиях, и этот вакуум стала заполнять революционная пропаганда, апеллировавшая к низменным инстинктам населения, лаконично сформулированным булгаковским Шариковым: «Взять и поделить». Против этой агитации, сулившей народу «молочные реки и кисельные берега», оказалось бессильно царское правительство, неготовое к такой ситуации и не умевшее взять в свои руки дело пропаганды. Особенно наглядно это проявилось в годы Первой мировой войны, непонятной малограмотным массам народа.

Но все эти проблемы не имеют ничего общего с каким-то всеобщим загниванием и разложением, которое приписывают тогдашней России коммунисты и их последователи. Это опровергают и внушительные цифры экономического роста (особенно в ходе промышленных скачков 1893–1899 и 1910–1914 годов), приближавшего Россию к ведущим странам Запада по объемам производства (пятое место в мире) и к среднеразвитым странам Запада – по уровню жизни, и неуклонный (хотя и довольно медленный) прогресс в законодательстве и политическом устройстве страны, и успешно работавшие социальные лифты, и возрождение военной мощи в ходе реформ после русско-японской войны. В отличие от СССР, окруженного врагами (созданными его собственной авантюристической политикой и идеологией) и «железным занавесом», Российская империя вполне вписывалась в Европу (пусть и с присущими ей особенностями) и входила в систему международных военно-политических союзов.

Поэтому нельзя говорить о какой-то «исторической неизбежности» революции, ее «предопределенности». Революцию сделала неизбежной несвоевременно начавшаяся (не по вине России!) мировая война, к которой простые русские люди оказались морально не готовы, не понимая ее смысла в силу своей малограмотности. Война же оказалась неожиданно кровавой и затяжной, непохожей на все войны прошлого, вовлекла в бойню миллионы людей, стала пожирать экономические ресурсы, вызывая ухудшение жизни в тылу. Ничего подобного раньше не случалось, и никто ничего такого не предвидел. Это наложилось на проблемы, существовавшие до войны, и породило взрыв. Другим, хоть и менее значимым фактором стала деградация власти после убийства П.А. Столыпина и особенно в годы войны, связанная с Распутиным и другими обстоятельствами.

Демократический вариант развития страны, реализованный после падения монархии в феврале – марте 1917 года, окончился полным крахом по ряду причин, главной из которых