Биология в фокусе. Естественные отделения университетов Российской империи (1830–1900) - Екатерина Юрьевна Жарова

Помимо географического и связанного с ним личностного фактора основополагающую роль играло университетское законодательство, благодаря которому происходили изменения университетской научной жизни. Несмотря на то что большая часть положений университетских уставов регламентировала функционирование университета как учебного заведения, некоторые положения были связаны с развитием науки, хотя не всегда напрямую. Например, существенным нововведением университетских уставов 1804 г. была факультетская структура, выделявшая четыре отделения в самостоятельные равнозначные факультеты, что давало положительный импульс для развития естественных наук в университетах[1054]. Для Московского университета огромное значение имело создание второй кафедры естественных наук, Демидовской, которую занял зоолог Г. И. Фишер[1055].

В то время как в других университетах имелась только одна кафедра для профессора естественных наук, который должен был сочетать научные интересы к изучению ботаники и зоологии, а чаще всего выбирал что-то одно или вовсе ничего (учитывая тот факт, что профессора были врачами, иногда даже практикующими, такое «пренебрежительное» отношение к ботанике и зоологии легко объяснимо), Московский университет получил значительное преимущество за счет создания двух кафедр. Однако развитие наук в Московском университете было отброшено назад из‑за опустошительного пожара 1812 г., от которого пострадали учебно-вспомогательные учреждения и здание университета[1056].

Превознесение устава 1804 г. как либерального, за счет чего науке и образованию априори был дан импульс к развитию, в особенности в противовес консервативному уставу 1835 г., фактически «задушившему» зародившиеся ростки свободной науки, в отечественной историографии встречается довольно часто, особенно в публикациях советского времени[1057]. Тем не менее автономия сама по себе никак не способствовала развитию научных исследований. Более того, обременение различными поручениями в свете этой автономии (те же визитаторские функции или участие в заседаниях университетского суда), никак не могло являться стимулятором научной деятельности, которая, надо признать, все же отступала на второй план ввиду основного назначения университета как образовательного учреждения. Впрочем, нагрузка профессоров не была регламентирована уставом 1804 г. (устав 1835 г. уже предписывал преподавать не менее 8 часов лекций в неделю), а анализ обозрений преподавания наук свидетельствует о незначительной нагрузке профессоров, которая не превышала 3–4 часа в неделю[1058]. Такая нагрузка вполне позволяла заниматься научными исследованиями, однако в большинстве случаев широкому развитию науки часто мешали человеческий фактор и материальные трудности.

Учитывая, что основным занятием профессоров все же оставалась преподавательская деятельность, неудивительно, что никаких обязанностей, касавшихся научной деятельности, в уставе 1804 г. не было. Устав по пунктам перечислял, в чем состоит «главная должность профессорская»: «1) Преподавать курсы лучшим и понятнейшим образом, и соединять теорию с практикою во всех науках, в которых сие нужно; 2) Преподавая наставления, пополнять курсы свои новыми открытиями, учиненными в других странах Европы; 3) Присутствовать в заседаниях и при испытаниях; 4) Руководствуя Адъюнктов, подавать им способ достигать высшего степени совершенства»[1059]. Как и в случае с уставом 1755 г., устав 1804 г. предписывал для обучения студентов избирать книгу, утвержденную Советом. Таким образом, в уставе наиболее детально была прописана образовательная функция. Научная функция упоминалась только в связи с необходимостью быть в курсе последних научных открытий, то есть профессорам вовсе необязательно было самостоятельно заниматься научными исследованиями. Впрочем, мало кто из профессоров первой четверти XIX в. ими действительно занимался. Анализ биографий профессоров-биологов первой четверти XIX в. создает следующий усредненный портрет: это иностранец, доктор медицины, который плохо говорит или вообще не говорит на русском и занимается скорее написанием речей для торжественных собраний, чем научными исследованиями.

Тем не менее устав 1804 г. представлял собой попытку реализации в условиях Российской империи начала XIX в. модернизированного немецкого университета, а именно «собрания профессоров, ведущих „благородный“ образ жизни, занимающихся собственными научными исследованиями, участвующих в деятельности разнообразных ученых обществ, обнимающих весь круг наук в его единстве»[1060]. С этой целью он содержал в себе такие параграфы, как § 11 об учреждении ученых обществ, чьи печатные труды могли издаваться «на иждивение хозяйственной суммы»; § 55 – о ежемесячных собраниях для обсуждения сочинений, новых открытий, опытов, наблюдений и исследований; § 56 – о ежегодном предложении научных задач по «обряду в иностранных университетах и академиях принятому»[1061]. При этом профессорам вменялось «пополнять курсы свои новыми открытиями, учиненными в других странах Европы», однако ни слова не говорилось о собственных научных занятиях профессоров, которые, судя по всему, подразумевались, так как «для распространения наук»[1062] при университетах должны были быть учреждены различные кабинеты, в том числе естественной истории, ботанический сад и библиотека.

Если анализировать те условия, которые были заложены в уставе 1804 г. и должны были способствовать развитию научных исследований в университетах, то с этой точки зрения самым важным является финансирование учебно-вспомогательных учреждений, где, собственно, и могли проводиться эти исследования. Согласно штатам университетов на ботанические сады и естественные кабинеты полагались отчисления в сумме 1000 и 600 рублей соответственно (в Дерптском университете суммы были больше – 1200 рублей в год на ботанический сад и 1000 на натуральный кабинет[1063]). Была ли эта сумма достаточной для полноценной деятельности? При условии, что университет уже имел развитые учебно-вспомогательные учреждения, она могла быть достаточной, однако под это определение подходил лишь один университет – Московский, который в 1812 г. пережил разрушительный пожар и, таким образом, был приравнен к только что открытым университетам.

С этой точки зрения суммы, заложенные штатами университетов, оказались недостаточными. Особенно после Наполеоновских войн, когда в России произошло обесценивание денег, а штаты не пересматривались.

Единственным университетом, получившим дополнительное финансирование, был Дерптский университет, чьи штаты были пересмотрены в 1817 г., что подняло его на недосягаемые высоты по сравнению с другими российскими университетами. Достаточно сказать, что выделяемая на него ежегодная сумма составила 359 910 рублей, тогда как русские университеты получали довольствие по уставу 1804 г. в 130 000 рублей[1064].

Отчисления на научную часть в Дерптском университете значительно превышали таковые в русских университетах. Кроме того, некоторые научные собрания русских университетов вообще не имели финансирования по уставу 1804 г. Дерптский университет получил такую значительную прибавку уже в 1817 г., тогда как русские университеты были вынуждены «дожидаться» общеуниверситетского устава 1835 г., который, впрочем, лишь незначительно увеличил суммы на общие расходы. Причем больше всего получил Московский университет – 454 200 рублей, а Казанский и Харьковский – по 370 000 рублей. Несмотря на это, отчисления по основным научным показателям не слишком разнятся, а по некоторым и вовсе превышают отчисления в русских университетах,