Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

под песню, Дулов не поскупился на вольности. Из 91 авторских строк он оставил для песни только 30 и свел их в шесть строф-куплетов, каждый из которых содержит своеобразное утроение нескольких первых слов каждого куплета:

Над Бабьим Яром, над Бабьим Яром, над Бабьим Яром памятников нет...

Куплетные пары переложены припевом-заставкой, состоящей из типичных для еврейских песен восклицаний: «Хий-яй-яй-яй...» и т.д. В целом песня получилась речитативной и, по точному выражению немецкой исследовательницы Доротеи Редепеннинг, царапающей[718].

1964-1981: БРЕЖНЕВ И «ЕВРЕИ МОЛЧАНИЯ»

1965. Второй архитектурный конкурс: Дарница

Накануне 20-летия со дня трагедии ничто — ни статья Некрасова, ни поэма Евтушенко, ни симфония Шостаковича, ни даже грязевой сель-убийца — ничто не смогло изменить отношения властей к еврейским жертвам и их памятованию.

К слову: не было памятника и не-еврейским жертвам тоже!

И все-таки вода камень точит: с не-еврейских все и началось...

Уже на первом властном году Леонида Ильича Брежнева (1906-1982),

уроженца Украины, коммеморативные события начали принимать иной оборот.

Сначала, 30 мая 1965 года, ЦК КПУ принял постановление «О сооружении памятников-монументов в память советских граждан и военнопленных солдат и офицеров Советской армии, погибших от рук немецко-фашистских захватчиков в период оккупации г. Киева»[719].

26 июля 1965 года председатель Совета министров УССР И. Казинец обратился в Совмин СССР с инициативой открытия сразу двух памятников — на месте шталага 339 в Дарнице и в Бабьем Яру. Добро — резолюция А.Н. Косыгина: «Согласиться!» — было получено уже 11 августа[720].

После этого снова, как и в 1945 году, т.е. за год до очередной круглой годовщины, был объявлен закрытый конкурс на лучшие памятники. Положение о конкурсе предписывало:

...художественным образом отображать героизм и непреклонную волю нашего народа в борьбе за победу великих идей коммунизма, за честь и свободу Родины, мужество и бесстрашие советских граждан перед лицом смерти от рук немецких палачей, должен показать зверское лицо гитлеровских захватчиков. Монументы должны также выражать всенародную скорбь народа о тысячах незаметных героев, отдавших жизнь в годы немецко-фашистской оккупации[721].

Выполнить все это в Дарнице оказалось гораздо проще. В 1968 году — видимо, к 25-летию изгнания немцев из Киева — в молодом сосняке, непосредственно на местах расстрелов (примерно в 1 км от самого шталага), открылся — NB! — «Мемориальный комплекс в память о советских гражданах, солдатах и офицерах Красной армии»[722]. Перечтите это название: слова «военнопленный» в этой дюжине слов нет! А ведь шталаг — это стационарный лагерь именно для них! Но в 1968 году само это слово все еще было в опале и к рутинному употреблению не разрешено.

Первоначально комплекс представлял собой композицию из нескольких стоящих отдельно друг от друга знаков из серого гранита — двух, встречающих посетителя горизонтальных плит с надписями в окружении валунов, и пятиметрового стакановидного памятника в качестве коммеморативной кульминации.

На одной из плит — цитата из Александра Довженко, повествующая о том, что тысячи людей умирали в этом лагере невольниками на своей земле, на другой — такой текст:

В этом лесу осенью 1941 года гитлеровцами был организован концентрационный лагерь. Жестокий режим, голод, холод, болезни, постоянные расстрелы привели к массовой гибели узников. В Дарницкой земле до сих пор лежат сотни тысяч жертв фашизма. Вам, неизвестным павшим, вечное бессмертие.

Сам памятник — это сомкнутая по периметру «стакана» группа коренастых гранитных фигур, стоящих спина к спине и как бы держащих круговую оборону. На небольшой плите рядом с ним — еще одна надпись:

Здесь в 1941-1943 годах в фашистском лагере смерти замучено 68 тысяч советских воинов. Они отдали свою жизнь за тебя, за свободу советского отечества. Помни, какой ценой добыт мир.

Обратите внимание: во всех цитатах шталаг упорно выдается за концлагерь, а военнопленный статус узников ни разу не помянут даже вскользь.

В постсоветское время ансамбль пополнялся, но не слишком удачно и главным образом крестами. Около монумента — один деревянный, а неподалеку другой, черномраморный — в память о некоем протоиерее Виталии, настоятеле Георгиевской парафии Дарницкого района г. Киева. Едва ли сей священнослужитель был военнопленным и едва ли погиб именно здесь, но даже если вдруг он здесь и погиб, то на фоне многотысячной анонимности остальных жертв такая персонификация выглядит прислоненностью к чужой трагедии, т. е. вызывающе бестактной.

В 2000-е годы рядом с встречающей гранитной плитой встал еще один «крест». Точнее, четырехметровый столб из двух сваренных крест-накрест металлических швеллеров с колючей проволокой в самом верху, символизирующий столбы ограждения по периметру лагеря.

В 1990-е годы в Дарнице открылись два других памятных знака — на Привокзальной площади (каменная фигура солдата, разрывающего над головой колючую проволоку, и каменная доска на земельном цоколе монумента с надписью: «Неизвестным павшим вечное бессмертие») и в сквере на пересечении Харьковского шоссе с Симферопольской улицей. Обошлись хотя бы без крестов.

1965. Второй архитектурный конкурс: Бабий Яр

Но вернемся в 1965 год.

С Бабьим Яром[723] тогда все оказалось куда сложней, чем с Дарницей. Указанная в процитированном регламенте постановка задачи не имела, увы, ничего общего с тем, что здесь происходило с евреями! Здесь напрашивался совсем иной по своему смыслу памятник:

...Памятник не героизму, непреклонной воле, мужеству и бесстрашию, а памятник трагедии беззащитных и слабых. Памятник в Варшавском гетто — это памятник восстанию, борьбе и гибели, в Дарнице — зверски расстрелянным солдатам, бойцам, людям, попавшим в плен сражаясь, людям в основном молодым, сильным. Бабий же Яр — это трагедия беспомощных, старых, к тому же отмеченных особым клеймом. История Второй мировой войны (а значит, и всех войн) не знала столь массового и сжатого срока расстрела[724].

Тем не менее конкурс состоялся, и сам по себе это был без преувеличения выдающийся конкурс! Он прошел в два тура, в первом участвовало 20, а во втором — 12 проектов. Вернисаж проходил в киевском Доме архитектора в декабре 1965 года: выставка имела огромный успех, проекты бурно обсуждались, в том числе и в печати.

Среди участников устной дискуссии были Сергей Параджанов и, разумеется, Виктор Некрасов, которому самому, если перейти на уровень отдельных проектов, больше всего нравился проект под девизом «Черный треугольник» — две исполинские призмы, одна из которых чуть наклонена к другой[725]. Может быть, еще и тем нравился, что явно перекликался с власовским проектом 1959 года.

Позднее, уже в Париже, Некрасов вспоминал:

Я просмотрел около тридцати работ. Передо мной прошли символы