Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

Несомненно, этими переживаниями, не отпускавшими его и десятилетия спустя, вызваны такие стихи Б. Слуцкого:

Где-то струсил. Когда — не помню.

Этот случай во мне живет.

А в Японии, на Ниппоне,

В этом случае бьют в живот.

Бьют в себя мечами короткими,

Проявляя покорность судьбе,

Не прощают, что были робкими,

Никому. Даже себе.

Мемуарное свидетельство на этот счет приводит в газетной статье поэт Григорий Поженян: «Сергей Сергеевич Смирнов, — пишет он, — вечно маялся и много раз при встречах со мной, особенно в застолье, — казнился, не скрывая, что стыдился за содеянное… Мучил грех и Бориса Слуцкого. Врачи подозревали, что его выступление на том позорном собрании стало причиной его неизлечимой душевной болезни» («Советская культура», 1988, 13 октября).

Конечно, Г. Поженян впадает в преувеличения, истолковывая таким образом причину тяжкого психического недуга, сломившего поэта. Однако же упускать из виду и этого факта никак нельзя.

Ко второй половине 70-х годов судьба сжала его в немилосердных тисках. Все больше напоминали о себе фронтовые ранения, двукратная трепанация черепа. В короткие темные лоскуты беспамятства сжался ночной отдых. А между тем на глазах долго и тяжело болела, точнее сказать, умирала любимая жена.

Мы встретились, кажется, осенью 1975 года в книжной лавке писателей. Борис Абрамович выглядел усталым, слегка хмурым, но полным интереса к окружающему. Он много писал, держался работой и надеждами на спасение Тани.

Он подарил мне тогда свою новую книгу стихов «Продленный полдень» (М., 1975). Не поперек, как обычно, а вдоль титульного листа четкими прямыми, едва ли не квадратными буквами сделал короткую, суховатую, в своем духе, надпись: «Юрию Оклянскому от внимательного читателя. Борис Слуцкий».

Сборник кончается стихотворением, в котором звучит приятие жизни во всей ее сложности, где каждый новый день торжествует над ночными кошмарами. Жизнь на ущербе, но дожить ее хочется в полную меру сил. В стихотворении, заключающем сборник, не только заряд надежды, согревающий автора, но, как обычно у Б. Слуцкого, и его реальное состояние того времени:

Я отстраню ночные страхи —

пластался с ними я во прахе,

и старость смою я водой,

и стану снова молодой.

………………………………

Я обнадежен и утешен

старинным символом, простейшим —

восходом солнышка.

Оно

восходит так же, как давно.

Восходит, как в младые годы,

а в молодые те года

не замечал я непогоды

и собирался жить — всегда.

Последний сборник, составленный из новых стихов, который он готовил почти на исходе сил и, может быть, даже предчувствуя, что силы никогда не вернутся, Б. Слуцкий назвал очень уж в своем духе — «Неоконченные споры» (М., 1978):

…Неоконченные споры

не окончатся со мной.

Я читал сборник, когда Слуцкий уже находился в больнице. Это довольно объемистая книжка, в которой около ста пятидесяти произведений. Тон задают стихи «окончательных истин», к которым пришел автор. Он слышит «звездные разговоры» (название одноименного стихотворения). Много поэтических рассуждений о жизни и смерти, о преодолении страха, о сострадании, жалости и милосердии, о творчестве. И, конечно же, без чего не может быть Слуцкого, — о человеческой стойкости, о вечной ценности живого. Иллюзий почти не осталось. Трезвый и безжалостный взгляд на себя пронизывает книгу. О горечи тона можно судить хотя бы по стихотворению, шутливо названному «Литературная консультация»:

Молодому поэту казалось, что я был всегда,

Молодому поэту казалось, что мне хорошо.

Между тем, между тем, между тем

он счастливей меня.

Лучше юная зависть, чем старый успех.

Лучше юная неудача во всем,

чем такая законченность, когда закончено все

и не хочется начинать ничего.

Я могу ему дать совет. Я могу позвонить.

Я, конечно, замолвлю словцо.

Он, конечно, не может мне подарить ничего,

кроме гула в стихах.

Может быть, он бездарен, но бе́здарь его молода.

Может быть, он завистлив, но зависть его молода.

Может быть, он несчастен. Его молодая беда

лучше десятилетий удач и труда.

Потому что начало счастливей конца. Потому

что мне нечего, нечего выдать ему,

кроме старой сентенции, легкой, как дым,

что не мне хорошо. Хорошо — молодым.

Почти космическое ощущение беспредельной сложности жизни, заявленное еще в «Лошадях в океане», разрослось в настойчивый мотив поэзии Б. Слуцкого. Даже маленькая жизнь человека — «черта между датами» (название!) — необъятный космос: «Черта между датами двумя — Река, ревущая ревмя, А миг рожденья — только миг, Как и мгновенье смерти, И между ними целый мир. Попробуйте измерьте».

И у каждого в этом мире свое предназначение, от исполнения которого нельзя уклониться. Лично себе, перед последним броском, поэт представляется скорей всего «собакой с миной на ошейнике», описанной в одноименном стихотворении: «Хмурая военная собачка С миной на ошейнике идет. Собачей в расстегнутой рубашке За собой ее ведет… По своим каналам информации — Ветер, что ли, сведенья нанес — Перспективы для собачьей нации Знает этот хмурый, хмурый пес».

Конечно, и в этом в определенном смысле прощальном сборнике есть стихи, вызванные приливом жизненных сил, источающие притягательные соблазны, яркие краски и прелести бытия. Достаточно назвать нарядный и безмятежный — «Очередной отпуск». Но это именно лишь паузы и короткие передышки в главном переживании, которым захвачен поэт.

Он подводит итоги, старается определить главные нравственные ценности в этом скоротечном и жестоком земном существовании. И каковы же они? Слуцкий не отказывается от того, что утверждал прежде. Но взгляд поэта становится шире, оценивает себя и людские поступки с позиций вечности.

Вот они, стихи о долге, — «Самый старый долг»: «Самый старый долг плачу: С ложки мать кормлю в больнице…» Сверху — вниз кормит мать он, «с ложки некогда кормленный». Природа поменяла местами самых родных людей двух поколений.

Или вот стихи о том, что остается нравственно самого ценного в человеке, когда он физически износился, — «Стариковские костюмы»: «Износились, а кроме того, прохудились, Поистратились, кроме того, издержалось То, что бурей носилось, Смеялось, Гордилось. Что осталось? Остались лишь совесть да жалость».

Долг, совесть и жалость — может быть, самые