Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

Тургенев описал торжество в письме графине Ламберт, которая принимала участие в его дочери и жалела ее: «У меня было очень много хлопот – но всё устроилось отлично: день свадьбы – 25‐го февр<аля> – был светлый, солнечный – дочь моя просто сияла счастьем и даже собой была очень недурна – какое-то ласковое веселье было разлито на всем. Свадьба отпраздновалась в небольшой церкви – в Пасси… Я должен Вам сообщить (это между нами), что дочь моя за месяц до свадьбы перешла в католицизм – и, стало быть, уже совершилось то, чего Вы как бы опасаетесь в Вашем письме. Я не противился ее желанию, которое избавляет ее от многих недоразумений и неприятностей – так как ей предстоит жить постоянно не только во Франции, но в провинции. С религиозной точки зрения – я также не имел ничего возразить».

* * *

Тургенев планирует поездку в Россию после свадьбы дочери, как всегда, чтобы срочно раздобыть денег и для наведения порядка в управлении имениями: «Присутствие мое в России необходимо: дядя стареет и путает мои дела; непростительные проволочки влекут за собой убытки и т. д., – пишет он Анненкову. – А потому я вместо займа прошу Вас убедительно заняться другим, не менее затруднительным делом, а именно приисканием мне молодого, честного и деятельного человека, которому я бы мог поручить управление моим имением». И как в каждый свой приезд в Спасское, Тургенев планирует продать лес, или землю, или одно из наследованных имений.

Конечно, важно было приехать в Россию и по другой причине, ведь все друзья Тургенева – Анненков, графиня Ламберт, Боткин, Фет – считали, что возвращение на родину необходимо писателю ради успешного творчества: «Очень хорошо вы сделаете, если, во исполнение программы своей, прибудете в Петербург и Россию – беда случается с тем, кто долго воздерживается без них: бог отбирает от них всякое чутье правды, действительности и реальности по отношению к нашему географическому пункту» (Анненков, 25 января 1865 года). Хотя похоже, что теперь, обретя свою французскую семью, Тургенев был готов пожертвовать ради нее даже творчеством.

13 апреля 1865 года Тургенев выезжает в Россию. Едет обычным своим путем, через Петербург и Москву, а затем в Спасское. Переписка с Виардо сопровождала его путь и пребывание в Спасском, хотя письма, написанные в этот период, как будто уже не столь частые и восторженные, как раньше. Однако они исправно летают между Спасским и Баден-Баденом.

Примечательный разговор с Тургеневым в Петербурге по дороге в Спасское приводит писатель и издатель П. Боборыкин: «…Приехал он в Петербург, сколько я помню, осенью или зимой и остановился в Hotel de France. Повод моего визита был редакторский: просить его дать что-нибудь журналу. Мне памятны все подробности: небольшая комната с камином, костюм его (синяя визитка по тогдашней моде), диванчик, на котором мы сидели слева от входа из темненькой передней.

– Вот видите ли, – сказал он мне, – я ничего вам не могу обещать, потому что теперь я заканчиваю свою деятельность…

Это, конечно, не могло меня не изумить. Припомню, что тогда Тургенев еще испытывал удручавшее его впечатление «Отцов и детей» на молодую русскую публику. Но никакого особенного раздражения я в нем не видал; на эту тему он не сказал ни одного слова. Объяснение его было гораздо проще, и вот в нем-то и сказалось это свойство: не утаивать даже деликатных вещей из своей жизни, даже перед человеком, являющимся к нему в первый раз.

– Сочинять, – продолжал он, – я никогда ничего не мог. Чтобы у меня что-нибудь вышло, надо мне постоянно возиться с людьми, брать их живьем. Мне нужно не только лицо, его прошедшее, вся его обстановка, но и малейшие житейские подробности. Так я всегда писал, и все, что у меня есть порядочного, дано жизнью, а вовсе не создано мною. Настоящего воображения у меня никогда не было. И вот теперь случилось так, что я поселился за границей.

Без всякого колебания или многозначительной паузы он добавил:

– Жизнь моя сложилась так, что я не сумел свить собственного своего гнезда. Пришлось довольствоваться чужим. Я буду жить за границей почти безвыездно, – стало быть, прости всякое изучение русских людей. Вот почему я и не думаю, чтобы написалось у меня что-нибудь. Надо на этом поставить крест.

Когда я ему заметил, что невероятно такое писательское самоубийство, что наконец он сам не выдержит, заскучает по работе:

– Кое-что буду писать, – сказал он. – Вот сколько лет мечтаю о том, чтобы сделать хороший перевод «Дон-Кихота». Буду собирать свои воспоминания. Что же делать!»

Знакомство Тургенева с Боборыкиным не прерывалось в течение восемнадцати лет (1864–1882), но не перешло ни в товарищество, ни в доверительные приятельские отношения. По словам Боборыкина, «от Тургенева… веяло холодком». «Я не помню, – рассказывает мемуарист, – чтобы он когда-либо (и впоследствии, при наших встречах) имел обыкновение сколько-нибудь входить в ваши интересы. Может быть, с другими писателями, моложе его, он иначе вел себя, но из наших сношений (с 1864 по 1882 год) я вынес вот такой именно вывод».

Приехав в Спасское, видит Тургенев его разруху, но это не пробудило в нем никаких покаянных чувств. Он говорит о спасских мужиках, что «свобода не сделала их богаче», и недоумевает, откуда столько берется всех этих нищих, бродяг, хромых, слепых, одноруких – этих немощных существ, взъерошенных от голода? Откуда свалился на него этот «сущий «Двор чудес»?

В Спасском его мысли постоянно летят назад, в Баден, к Виардо и ее детям. Эту чужую семью он считает своей, и детей мадам Виардо он явно любит больше, чем собственную дочь. Усевшись на скамью в Спасском, он думает о Полине Виардо, а «две великолепные сосны редкой породы» напоминают ему Диди и Марианну. Даже в минуты благотворительной деятельности он не забывает о них. «Я обещал им (мужикам) восстановить школу, в течение некоторого времени существовавшую в Спасском… и ассигновал на это 150 рублей». Признавшись, что выдает 825 рублей в год на разные пособия, он как бы оправдывается и поясняет: «Купцы из Мценска приезжали торговать у меня здешний лес; если дело устроится, это даст мне от 4000 до 4500 рублей, и я смогу, наконец, начать откладывать на приданое Диди». Он копит деньги на приданое чужим детям, продавая родовые русские поместья и леса, и считает себя обязанным давать мадам Виардо денежные отчеты.

Иван Сергеевич питал особо нежные чувства ко второй дочери Виардо