Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

Ну-с, так я вам теперь, родимый мой, всю подробную правду скажу насчет того, то есть частного случая-то: действительность и натура, сударь вы мой, есть важная вещь, и ух как иногда самый прозорливейший расчет подсекают! …Да натура-то бедненького следователя выручает-с, вот беда![916]

Раскольников взбешен самоуверенностью следователя, демонстрирующего, что именно он со своим знанием натуры преступника полный хозяин положения. Не получая от следователя факты обвинения, Раскольников выходит из себя. Он требует официально предъявить ему обвинение, допрашивать по форме. Учившийся на юриста Раскольников знает, что эта форма должна его защищать. Более того, по новым Уставам 1864 года, в отличие от старого порядка, на судебном следствии перед лицом публики, судей, защитника и обвинителя, подсудимый мог отказаться от показаний, данных на следствии. Но страдание Раскольникова во время второго поединка прерывается внезапным самооговором маляра Миколки. Раскольников как будто спасен: есть факт признания в убийстве, которого от него не смог добиться Порфирий.

Для третьего поединка Порфирий Петрович сам является в комнату Раскольникова с «повинной». Этот последний акт противостояния показывает, что задача Порфирия Петровича шире, чем просто обвинить Раскольникова, – он утверждает их равенство по совести. Наличие у Раскольникова совести ставит его в один ряд со следователем. Оба они порядочные люди, джентльмены, и в этом смысле Порфирий вправе рассчитывать на признание Раскольникова как на джентльменский поступок.

Вот что-с: я, может быть, и очень виноват перед вами выхожу; я это чувствую-с. …И знаете, как-то оно даже и непорядочно между нами тогда вышло, не по-джентльменски. А ведь мы все-таки джентльмены; то есть, во всяком случае, прежде всего джентльмены; это надо понимать-с[917].

Заведя разговор о равенстве, Порфирий опять снова упоминает о совести, как и во время первого поединка, когда он спрашивал про совесть убившего «по праву». Тогда он тоже намекал на умозрительность деления на высших и низших существ в статье Раскольникова – ложь этого предположения как раз должна была разоблачить совесть. Теперь Порфирий пришел, чтобы «доказать, что и я человек с сердцем и совестью. Искренно говорю-с»[918].

Слова «и я с сердцем и совестью» относятся к их воображаемой общности с Раскольниковым. Порфирий Петрович рассказывает, откуда у него взялась уверенность в том, что убийца именно Раскольников. Как и в первом поединке, он снова говорит о статье, но теперь принимает сторону не обвинителя, а защитника Раскольникова. Он признает за Раскольниковым-автором право как на художественный вымысел, так и на добрую основу статьи – юношескую неподкупность автора:

Статья ваша нелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность, в ней гордость юная и неподкупная, в ней смелость отчаяния; она мрачная статья-с, да это хорошо-с. Статейку вашу я прочел, да и отложил, и… как отложил ее тогда, да и подумал: «Ну, с этим человеком так не пройдет!»[919]

Говоря о том, как разные косвенные указания на виновность Раскольникова стали доходить до следователя, он опять упоминает «английскую поговорку», подчеркивающую разницу между подозрением и доказательством. «Джентльмен-следователь» тем самым объективно, «по-английски» признается, что все улики против Раскольникова косвенные, основанные на психологии и человеческой страсти следователя-сыщика:

Все ведь это одно к одному-с, одно к одному-с, Родион Романыч, голубчик! Ну как тут было не повернуться в известную сторону? Изо ста кроликов никогда не составится лошадь, изо ста подозрений никогда не составится доказательства, ведь вот как одна английская пословица говорит, да ведь это только благоразумие-с, а со страстями-то, со страстями попробуйте справиться, потому и следователь человек-с[920].

Совестливый следователь опять использует отсылку к английскому правосудию джентльменов, чтобы признаться в своей пристрастности к Раскольникову. В словарях того времени помимо традиционного обозначения «человека благородного происхождения»[921] появилось новое понимание «джентльмена» как «всякого порядочного человека, исполненного чести и благородства»[922]. Именно это, новое значение, судя по всему, имел в виду Порфирий, когда советовал Раскольникову сознаться. В основе его предложения опять не было никаких фактических улик. Рациональному объяснению своей уверенности в виновности Раскольникова он противопоставлял фантастическое доказательство: «послал господь черточку». Раскольников пытался выспросить, что это за черточка, и продолжал защищаться, говоря, что следователь в очередной раз использует психологические приемы. Порфирий Петрович подчеркивал, что теперь никакие приемы ему не нужны:

Э, полноте, что мне теперь приемы! Другое бы дело, если бы тут находились свидетели; а то ведь мы один на один шепчем. Сами видите, я не с тем к вам пришел, чтобы гнать и ловить вас, как зайца. Признаетесь аль нет – в эту минуту мне все равно. Про себя-то я и без вас убежден[923].

Предлагая Раскольникову прийти самому с повинной, следователь объясняет ему выгоду такого шага и опять говорит о совести. После признания будет суд, на котором «ваше преступление вроде помрачения какого-то представится, потому, по совести, оно помрачение и есть. Я честный человек, Родион Романыч, и свое слово сдержу»[924].

Совестливый следователь предлагал совестливому преступнику решить дело до суда явкой с повинной. Про «черточку» – некое объективное доказательство против Раскольникова, которые якобы Бог послал Порфирию Петровичу, больше ничего не говорится. Представляется, что эта черточка – уверенность Порфирия Петровича в том, что у Раскольникова есть совесть.

В набросках к роману есть примечательный диалог между неким юристом и Раскольниковым. В нем юрист вынужден согласиться со словами Раскольникова, что власть имущие везде нарушают государственные законы: «Наполеоны попирали и изменяли их, послабее – управляли ими, еще послабее избегали их». В ответ на это юрист утверждает, что «есть один закон – закон нравственный».

Раскольников как будто отметает этот тезис: «ожесточенная совесть». В итоге он покоряется своей совести и признается. Достоевский выстроил повествование так, что Раскольников убеждается в том, что власть он не взял, силу убийством не добыл и счастья никому не принес, а, напротив, довел себя и своих близких до крайнего несчастия.

Фактически Порфирий Петрович передает Раскольникова суду совести. Рассказывая в эпилоге романа читателям о судебном приговоре реального суда, Достоевский говорит, что он «оказался… милостивее, чем можно было ожидать»[925]. Совесть мучает Раскольникова, но не осуждает:

…ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху, который со всяким мог случиться. Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по