Всемирный потоп - Адам Туз

мировой войной. Им предстояло действовать в условиях мирового порядка, установленного «Большой тройкой» в Версале. Как говорил в мае 1919 года Ллойд Джордж, находясь в кругу близких к Вильсону людей, «пока Америка, Британия и Франция вместе, мы в состоянии удержать мир от развала»[874].

Гитлера и Муссолини преследовал вопрос: что припасла история для Германии и Италии, если сказанное Ллойд Джорджем было правдой? Послевоенная карьера Муссолини и Гитлера начиналась не с презрения к западным демократиям, как могло показаться, если судить по их фанфаронству 1930-х годов. После окончания Первой мировой войны они смотрели на западные державы со смесью трепета, страха, зависти и негодования. Весной 1919 года Муссолини называл Италию «пролетарской нацией»[875]. Экономическая и военная мощь «Большой тройки» была очевидной. Но говорить в 1919 году о том, что век демократической политики подходил к концу, тоже было нельзя. До сих пор ни одному человеку не удавалось достичь такой мировой известности, как Вудро Вильсону. Но для Муссолини и Гитлера образцом действительно популярного современного политика был не Вильсон, а Ллойд Джордж[876]. Именно британский лидер военного времени в глазах Муссолини и Гитлера олицетворял общедоступную и популярную идеологию, питавшую энергией всю империю. Будущее оставалось за западными державами, всемогущими защитниками нового порядка, если только бунтарям не удастся выступить против их власти, основанной на подавлении.

В судьбоносные недели марта-июня 1919 года Муссолини и Гитлер ещё не были заметны в толпе, хотя Муссолини уже начал выделяться. Но и в Италии, и в Германии националисты пользовались широкой поддержкой. Миллионам людей не нравилось место, которое их странам отвели в Париже при установлении нового порядка. Надо постараться добиться своей самостоятельности, пока не стало слишком поздно… тем не менее, когда настало время — 28 июня 1919 года, представители Италии и Германии подписали Версальский договор. Споры между Британией, Францией и США показали нам, почему достигнутый мир оказался столь аморфным. В борьбе Германии и Италии за своё признание мы видим силы, сохранявшие мир.

I

После того как летом 1918 года было отбито последнее наступление австрийских частей на реке Пьяве, итальянская армия готовилась к мощной наступательной операции, назначенной на 24 октября, в годовщину Капоретто. В течение нескольких дней австро-венгерская армия была разгромлена, и империя Габсбургов пала. Зимой 1918/19 года перед политическим классом Италии встал вопрос: что делать с этой с таким трудом доставшейся победой. В первой половине 1918 года, как казалось, всё ещё сохранялась возможность перехода премьер-министра Орландо на левоцентристские позиции, вследствие чего Италия станет инициатором процесса самоопределения по всей Адриатике. Но в декабре Сидней Соннино всё ещё занимал пост министра иностранных дел, а широкая коалиция, собранная Орландо после катастрофы под Капоретто, продолжала рассыпаться. В отставку подали Биссолати, видный социалист, выступавший за продолжение войны, и проамерикански настроенный министр финансов в правительстве Орландо Франческо Нитти. Это улучшило настроение тех, кто выступал за Лондонский договор, предусматривавший аннексии. Но движение наблюдалось и в рядах крайне левых. Возможностей компромисса становилось всё меньше. Приезд в Италию президента Вильсона в январе 1919 года собрал толпы людей. Но, когда вскоре после отъезда Вильсона Биссолати попытался изложить свои взгляды на Лигу Наций на митинге в Милане, он был освистан толпой, в первых рядах которой находился Муссолини[877].

В 1918 году Лондонский договор оставался вопросом внутренней политики. В 1919 году он превратился в международный cause célèbre, ставший тестом для новой мировой политики. Вильсон достаточно хорошо относился к Италии. Ему нравилось встречаться с Орландо. Соннино имел прочную репутацию честного игрока. К разочарованию своих сторонников-пуристов, Вильсон намеревался сделать Италии очень великодушное предложение, правда за счёт Австрии, передав Риму перевал Бреннер вместе с его населением, говорившем на немецком языке[878]. Однако Лондонский договор считали позором. По этому договору только для расширения границ Италии предстояло передать под её суверенитет 1.3 млн славян, 230 тысяч австрийцев и десятки тысяч греков и турок. Но Соннино это не беспокоило. Он был практически единственным участником конференции, который даже на словах не выразил поддержки новых норм[879]. Вильсон мог осуждать Лондонский договор, но он уже был в торжественной обстановке подписан Италией, Британией и Францией. Разве можно относиться к договору, за который Италия отдала жизни более полумиллиона молодых людей, как к простому клочку бумаги? За что же тогда воевала Антанта, как не за нерушимость договоров? Лондон и Париж опасались того, что, если Рим будет придерживаться этой линии, им придётся столкнуться с непростым выбором: во-первых, между двумя режимами международной легитимности и, во-вторых, между нерушимостью договоров, с одной стороны, и зарождающимися нормами нового либерального порядка — с другой. Перспектива прямого столкновения между европейцами и Вильсоном сильно тревожила участников конференции. Ллойд Джордж считал, что это будет «настоящая катастрофа, если европейские державы и Соединённые Штаты» окажутся разделёнными из-за этого наследия прошлого[880].

Вот почему, понимая всю конфликтность ситуации, Британия и Франция столь активно поддерживали демократическое крыло сторонников интервенции в итальянской коалиции военного периода. Если Рим откажется от территорий, обещанных ему в 1915 году, они предложат ему свою поддержку претензий Италии на влияние на Адриатике, основанных на праве на самоопределение итальянских анклавов, разбросанных по восточному побережью Адриатики ещё со Средних веков. Ирония состояла в том, что этот вопрос был частью альтернативной либеральной программы военных целей, выдвинутой итальянскими демократами-интервенционистами, претендовавшими на итальянский порт Фиуме, который согласно Лондонскому договору должен был отойти Хорватии. Это уже долгое время мучило итальянских националистов, и зимой 1918/19 года Орландо поднял вопрос о Фиуме. Хотя это и помогло успокоить националистов, но вызвало отрицательную реакцию в Париже. 7 февраля 1919 года в меморандуме, составленном в вызывающем тоне, Рим потребовал на Версальской конференции признания его прав, предусмотренных Лондонским договором, а также прав на Фиуме на основе принципа этнического самоопределения[881].

Сам Фиуме, возможно, и был итальянским городом, но лежащие в стороне от побережья районы были явно славянскими. Кроме того, это был единственный крупный портовый город нового государства Югославии. Президент Вильсон хотел поставить жёсткие условия перед тем, что оставалось от Австрии. Но требовалось защитить интересы Югославии, союзника Антанты. Эксперты Вильсона непреклонно стояли на том, что любая уступка Италии будет означать поощрение самых худших привычек, оставшихся от «старого порядка»[882]. Британия изо всех сил старалась избежать противостояния с Вильсоном и поддержала молодую Югославию. Требование Орландо о передаче Италии того, что было предусмотрено Лондонским договором, а также порта Фиуме, дало министру иностранных дел Артуру