Всемирный потоп - Адам Туз

Бальфуру шанс, которого он дожидался. Дух и букву договора 1915 года нарушал не Лондон, а Рим. В свете требований Италии относительно Фиуме Британия более не считала себя связанной обременительными условиями Лондонского договора[883]. Франция оказалась в большей степени, чем Британия, уязвима для нажима со стороны Италии. Но чтобы воспользоваться этой слабостью, Риму необходимо было действовать быстро. Теперь, в начале апреля, когда «Большая тройка» достигла договорённости по Германии, Клемансо был готов заняться Италией. 20 апреля итальянский премьер-министр Орландо, поняв, в каком положении он оказался, даже заплакал[884]. 23 апреля по настоянию Вильсона Франция и Британия выступили с совместным заявлением о том, что Фиуме остаётся частью Югославии.

За этим последовало ещё одно из ряда вон выходящее событие. Через голову официальной делегации дружественной страны президент Вильсон выступил с обращением к итальянскому народу. Америка — «друг Италии», — заявил американский президент. Две страны связаны «не только кровью, но и взаимным расположением». Но Америке выпала честь «выполнить почётное поручение своих союзников… и выступить инициатором мира… на условиях, которые она сформулирует». Теперь США «обязаны обеспечить соответствие этим принципам любого принятого ими решения». Вильсон предпочёл не вспоминать, как в октябре 1918 года Италия выступила против переговоров о перемирии и против включения в договор «14 пунктов». Теперь же он просил итальянцев понять, что Америка связана обязательствами. «Америка не может поступить иначе. Америка верит в Италию и в то, что Италия не станет просить ни о чём, что может хоть как-то противоречить этим священным обязательствам»[885].

Это прямое обращение к народу Италии со всей наглядностью показало, насколько далёк был Вильсон от европейских политических институтов. Если британцы считались рецидивистами империализма, а французы — «эгоистами», то отношение Вильсона к политическому классу Италии оказалось очень близким к презрению. После военной катастрофы в Капоретто в октябре 1917 года администрация Орландо приветствовала распространение американской пропаганды, считая её признаком либерализма нового правительства и серьёзным вкладом в поддержание морального духа[886]. В августе 1918 года побывавшие на юге Италии американские представители рассказывали о том, что во время своих выступлений встречались с группами слушателей, «преклонявшихся» перед именем Вильсона и даже знавших наизусть отрывки из его речей. Чарльз Мерримэн, главный американский пропагандист, считал, что Вильсону надо действовать просто в обход этой «непопулярной вонючки, которую в Италии именуют правительством». Если бы Вильсон вышел напрямую к итальянскому народу как его настоящий лидер, он «легко бы мог изменить ситуацию в свою пользу совершенно законным и естественным образом». Для этого ему было достаточно «просто выйти и исполнить номер под названием «моральная политика» перед переполненными и жаждущими внимать залами»[887]. Сторонники Вильсона надеялись проверить это во время поездки президента по Италии в январе 1919 года, но Орландо не дал Вильсону шанса выступить перед толпами ожидавших его в Риме. Теперь же Вильсон навёрстывал упущенное. Для Рэя Стэннарда Бейкера, пресс-секретаря Вильсона, эта поездка в Рим знаменовала «самый главный момент Конференции», когда «две силы, до сих пор сражавшиеся друг с другом втайне, оказались на поверхности»[888]. Вильсон решил не полагаться только на открытую дипломатию. 23 апреля, утвердив выделение срочного кредита на сумму в 100 млн долларов для Франции, он распорядился приостановить оказание дальнейшей финансовой помощи Италии[889]. Президент был рад, когда узнал, что Стэннард Бейкер предупредил помощников Орландо о том, что Америка в ближайшем будущем прекратит поддерживать лиру[890].

Для Орландо это не осталось незамеченным. Он был возмущён тем, как Вильсон, «обращаясь напрямую к итальянскому народу, повторяет слова, которые произносил, уничтожая Гогенцоллернов как правящий класс Германии»[891]. Всем присутствовавшим на конференции было ясно, что американский президент поставил под сомнение право итальянского премьер-министра обращаться к народу своей страны[892]. Вечером 24 апреля Орландо и Соннино покинули Париж, чтобы провести консультации в кабинете министров и в парламенте Италии[893]. В действительности, они оба оказывались во все большей изоляции не только в Париже, но и в среде политического класса Италии. Крайне правые считали Соннино недостаточно радикальным. Орландо утратил всякое доверие к себе со стороны левых. Однако неудовлетворённость правительством вовсе не означала готовности позволить американскому президенту диктовать Италии свои условия. Возмущения не скрывали даже такие проамерикански настроенные сторонники продолжения войны, как Биссолати или социалист Сальвемини. Они и представить себе не могли, что «мир равных» подразумевает приравнивание Италии к недавно созданной Югославии. По мнению Сальвемини, Вильсон просто вымещал на Италии своё раздражение в отношении Британии и Франции, нарушивших его планы. Почему же Вильсон не наберётся мужества и не объяснит американскому народу, что если Америка требует признания доктрины Монро, то и другие народы вправе защищать свои региональные интересы?[894] Вильсон «возвращал себе девственность» за счёт Италии[895].

Страсти накалялись. Орландо уверенно получил вотум доверия в палате депутатов. В Риме имели место выступления против флага США. Здания американского посольства, Красного Креста и Христианской ассоциации молодёжи были поставлены под вооружённую охрану[896]. Однако это никак не содействовало выходу из тупиковой ситуации, сложившейся в Париже. Орландо ждал, что его пригласят, чтобы продолжить участие в работе конференции, но приглашения так и не последовало. Италия была важна, но, по правде говоря, не была незаменимой в новом мировом порядке. Статут Лиги Наций был слегка отредактирован таким образом, чтобы Италия могла вступить в организацию позже. 7 мая «Большая тройка» передала Германии договор о мире, а Орландо и Соннино пришлось возвращаться в Версаль безо всякой помпы. Им пришлось возвратиться, потому что в противном случае победа обернулась бы для Италии опасной изоляцией на международной арене. Страна испытывала крайнюю потребность по меньшей мере в поставках угля из Британии и в финансовой помощи из Америки[897]. В 1913 году Италия импортировала около 900 тысяч тонн угля в месяц. В последние два года войны импорт сократился до 500 тысяч тонн[898]. Подобным образом был урезан импорт пшеницы. Италия крайне нуждалась в помощи своих военных союзников. Но в ходе дальнейших унизительных дискуссий оказалось, что итальянцы не дождутся ни полного выполнения условий Лондонского договора, ни возврата стране Фиуме, ставшего национальным символом.

Поняв несостоятельность своих позиций, Орландо и Соннино 19 июня ушли в отставку. Кабинет министров теперь возглавил «американец» Франческо Нитти, который немедленно подписал Версальский договор с Германией. Демонстрируя новый взвешенный подход, новый премьер-министр отметил, что положения договора, делающие невозможным любой шаг к объединению Германии и Австрии, превратят границы Италии в