Кампанелла - Евгений Викторович Старшов

труда изучить что-то в [свете] истинной премудрости. Видя, что дела – так ему кажется – идут как придется, думает про себя, что нет Бога, для всего сущего промыслителя, того, для кого случайности не существует. А потом начинает за Бога почитать собственное хитроумие, по примеру Макиавелли (дословно – «макиавеллически», macchiavellescamente). При возможности он себе заставляет как Богу поклоняться, уверенный, что нет Бога истинного, всякое дело себе на пользу ведет и принуждает простой народ кумиров почитать»[424].

Сонет 9. Любовь к себе и к Богу

Любовь к себе погружает человека в греховную лень, а если он стремится жить, то должен притворяться, будто имеет рассудок, доброту, отвагу. Так он и живет в муках, двоедушным сфинксом, фальшивой самопоказушной порослью. Эти муки смягчаются почестями, аплодисментами и богатством; но в то же время ревность, противопоставляя его позорное пятно возвышенным добродетелям, шпорами и уздой ведет его убивать, красть, отравлять, нарушать клятву. Но тот, кто любит нашего общего Отца, всех людей считает братьями и с Богом радостно трудится для их счастья. Блаженный Франциск на своем пути называл птиц братьями, и рыбы для него не были чужими. Блажен, кто постигает это!

Примечание. Здесь Кампанелла фактически обрушивается с критикой на «портрет» беспринципного государя, представленный Макиавелли. Что же касается святого Франциска Ассизского, своей простотой, можно сказать, вернувшего в тогдашнюю Церковь человечность и вдохнувшего дух в омертвевший закон Христов, то есть много разных преданий о его проповедях птицам, о проповеди его ученика, святого Антония Падуанского, рыбам в Римини, о брате-волке из Губбио и т. п.

Сонет 10. Земная и божественная Любовь

Бог дает нам жизнь, и Бог нашу жизнь хранит; и все наше счастье зависит от Него. Отчего же тогда божья любовь воспламеняет грудь человека менее, нежели [любовь] его госпожи или господина? Посредством подлого и распутного невежества он (человек. – Е. С.) отклоняется [от прямого пути] и поклоняется ложному Богу, ряжущемуся под настоящего. Любовь не может воспарять к неведомому ей, но падает в своем полете, и порабощенная душа лишается сил. И здесь тоже обманут человек. Он отдает свое, тратя его на других. И все же даже в низменном удовольствии, через земную любовь сияет великолепие Божие. Но мы обнимаем то, что [суждено] утратить, единым соблазном Любовь одурачивает нас. Проблеск небесного света, предвкушение вечного Бога мы пропускаем.

Примечание. Кампанелла не боится выразить старую идею Сократа о том, что через плотскую любовь мы постигаем небесную и небесная красота открывается нам через вожделенную плоть. В диалоге Платона «Пир» Сократ рассуждает об Афродите Небесной (Урании) и Афродите Вседоступной. Он говорит, опираясь на сведения Гесиода и Гомера и противопоставляя их: «Этих богинь, конечно же, две: старшая, что без матери, дочь Урана, которую мы и называем поэтому небесной, и младшая, дочь Дионы и Зевса, которую мы именуем пошлой»[425]. Со второй – все понятно. Первая же преобразует любовь в сильное духовное стремление к творчеству, любовь к идеальному и прекрасному, причем это возвышение происходит постепенно: от созерцания прекрасных тел переходим к созерцанию красоты учения о прекрасном и, наконец, к самому прекрасному, чистому, без примеси плоти, божественному, и душа всеми силами стремится в тот мир, откуда она произошла. Примерно во время Платона в античном мире стала широко известна аллегория о выборе Геркулеса (ее передает, например, Ксенофонт в «Воспоминаниях о Сократе». II, 21–34): ему явились эти две Афродиты; первая, нагая, «всенародная», предложила ему путь удовольствия; вторая, «небесная», – тяжелый жизненный путь, преисполненный трудами на благо людей, который он и выбрал. Однако даже «восхождение» к небесной Афродите начинается с земной, к чему нас и подводит фра Томмазо Кампанелла.

Сонет 11. Философ

Велико богатство Мудрости, и ее владения куда превыше [обычного земного] богатства. Мудрые всегда благословенны, даже если низкородны или принадлежат к угнетенной расе. Это видно по их высокой судьбе. Им достаются горести в награду – но тем самым становятся известны их имена и слава. Крест и меч уподобляют их святым или Богу, которым поклоняются; из-под хмурого взгляда судьбы приветствует их радость, ибо радости и горести и есть их дорогое наслаждение, словно как любовник попеременно получает от своей дамы радость и горе. Такова мощь Мудрости. Однако богатство еще дразнит глупцов, будучи знатными, они еще более подлы, и их несчастный свет с каждым новым преступлением становится все тусклее.

Сонет 12. Притча о мудрецах и мире

Когда-то давно астрономы предсказали сошедшим с ума людям явление новой звезды; предупрежденные таким образом, они (мудрецы. – Е. С.) покинули ту землю, рассудив, что, раз народ безумен, им следует сохранить узду закона. Когда они вернулись, чтобы держать государство в благоговейном страхе, они молили этих безумцев покинуть пещеру и убежище и вновь ввести в употребление их старые добрые обычаи. Но они ответили кулаком, зубом и когтем, и так мудрецам пришлось править самими собой, чтобы избежать неумолимой смерти, и взирать на то, как самый главный безумец теперь – король. Они жили, подавляя свои чувства, подражая глупцу, публично восхваляя дело и слово и [всякую] вещь, затаивая свое дыханье при каждой гримасе глупцов.

Примечание. Данный сонет – своеобразные вариации Кампанеллы на тему Платона о пещере, заданную им в «Государстве» (книга VII). Суть «Платоновой пещеры» такова: пещера – это чувственный мир, населенный людьми. Они «как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол… За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат… Разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?.. А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними? <…> Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят? <…> Если