Побег - Олег Викторович Давыдов

— Да о чем вы, читатель?

— О Лике, о Софье — о чем же еще?

— Простите, о какой Лике?

— То есть как?.. впрочем, понимаю: опять ерничаете.

— Напротив, читатель, совершенно серьезен, но только вот в толк не возьму, о ком вы там говорите… Лика?.. — не помню…

Но я чувствую, что читатель не верит. Побойтесь бога, читатель, какие тут шутки? — вы что, с луны свалились? Оглянитесь назад — что вы? — не было такой! Не–бы–ло! Не было никакой Лики. Вы ее, читатель, сами придумали, а теперь пытаетесь подсунуть мне, по примеру Теофиля. А что мне с ней делать? — солить? жарить? мариновать? Что вы, в самом деле свои фантазии выдаете за нечто реальное? Не надо!

Но читателя не проведешь — он выбрасывает козырную карту:

— А кого же я тогда в ягодицу–то укусил?

— Как? вы, читатель?!? — вы кого–то укусили в ягодицу? Этого не может быть! Кого же?

— Да перестаньте! — сами написали, а теперь…

— Кто написал? Да вам это, может, во сне приснилось?

— Не мне, а Лике — хватит болтать!..

— Это она вам сама рассказала? — о, счастливчик! — она хоть хорошенькая? Познакомьте меня: вы столько о ней говорите, что я просто заинтригован. Честное слово! А как вы толкуете этот ваш укус? — по Фрейду, конечно? — девушка вас хотела, не так ли? И я там был? В ее сне? — не может быть! — а что я там делал? Мед–пиво? — а, понятно: по усам текло… А вам попало? Так все–таки кто вам этот сон рассказал? Я?!? — вы бредите.

Впрочем, таких читателей, как я изобразил, наверно, и не бывает, поэтому, конечно же, никто не спросит меня, куда я дел труп Лики (Лика? — так, кажется?). Не дело читателя соваться, куда его не просят, ибо по своему смыслу (по определению, если хотите), читатель — есть существо тихое, незаметное, а может быть, и не существующее. Это только у меня читателю позволяется многое, а обычно с ним настолько не считаются, что создается впечатление, что его и вообще нет. По собственному опыту я знаю, что читателя вполне удовлетворяет бездеятельность («покорность сознанья»), и, напротив, он кряхтит и ругается, если его просят ударить хоть пальцем о палец для терпящего бедствия героя или автора. Вообще человек по своей природе читатель, так что остается только удивляться, откуда берутся книги.

К сожалению, у меня нет сейчас под рукой поэмы Лукреция Кара «О природе вещей», поэтому я не могу включить в этот свой текст красивую цитату из нее, говорящую о том, что нет ничего в жизни приятнее, чем наблюдать с тихого берега терпящее бедствие судно, — текста передо мной нет, поэтому я не могу закончить свое затянувшееся рассуждение эффектно и неожиданно красиво. Что ж, придется читателю выслушать еще несколько соображений (я сделал описку — получилось: «сообращений») о нем самом, чтобы и до тихого берега смогли донестись проклятия и стоны терпящих бедствие мореходов.

Вот сидите вы сейчас, читатель, над этой книгой — может быть, умный тонкий образованный человек — и кажется вам, что вы меня насквозь видите, мол, «заплутался человек». А не возьмете себе того в толк, что это, может, у меня такой новый литературный прием: вот так вот, разом, избавляться и от героев и от читателей. Хоп! и нет — и не было! — ибо с тем, чего нет, можно обращаться вольно. И я постоянно обращаюсь к тебе, мой любезный читатель, хотя ты только кажимость и игра ума, — ведь тебя нет! — возможно, ты и появишься когда–нибудь благодаря мне и будешь таким, каков ты есть сейчас над этой книгой, но — ведь уже теперь, когда она пишется, я постоянно обращаюсь к тебе. Почему? Во–первых, потому, что мне трудно одному нести груз этой повести и при всяком удобном случае, я стараюсь перебросить часть его на тебя, мой мнимый друг. Во–вторых, если тебя нет, то нет и меня — остается только моя повесть, распыленная в бездонной пустоте вселенной, — отсюда вывод: если читателя нет, его надо выдумать. В–третьих, поскольку мне не дано отличать грез от яви, ты для меня не менее реален, чем та ручка, которой я пишу, и не более мним, чем какой–нибудь Протей для древнего грека, — ты ведь сейчас читаешь? — значит, существуешь, читатель, а значит, существую и я. Надо только постоянно помнить об этом — вот почему я так часто окликаю тебя, дорогой друг, своим credo: ты мыслишь, своим cogito: я существую.

Глава 5

 Ведьма

Никогда нельзя с точностью знать, как поведет себя брошенная вами женщина. О эта надежда! — до чего только она не доводит женщину, до каких безумий и отчаянных шагов.

Но если вы думаете, что я опять буду говорить о наших встречах с Софьей, о ее слежке, о том, как я от нее отделывался, — вы ошибаетесь. Это, конечно, было! — много здесь было и смешных и грустных эпизодов, но речь пойдет не о них, ибо я повествую только о том, что прямо относится к делу: к тому странному сцеплению событий, которое привело меня к моему настоящему состоянию.

Сегодня я чувствовал себя из рук вон плохо, просто ужасно, читатель, и самое забавное, что так же плохо я чувствую себя и сейчас, когда пишу. Я с грехом пополам завершил предыдущую главу и просто не знаю, как быть дальше.

В чем же дело? — подумал я, — Теофиль, я не болен? Но Теофиль молчал. Нет, я не болен — когда я болею, я это всегда отлично чувствую — здесь дело в другом. В чем же?

В дверь позвонили.

Я лежал в постели на спине и не хотел вставать. Сердце мое билось так, что вздрагивала книга у меня на груди, — книга, которую я читал, над которой задумался, в которой было написано: «Само собой напрашивается сближение между контовой религией человечества, представляемого в великом существе женского рода, и средневековым культом Мадонны. Заметим еще любопытное совпадение. Как раз в то время, как в Париже Конт обнародовал изложение своей религии, с ее превознесением женственного, эффективного начала человеческой природы и нравственности, в Риме тысячелетний культ Мадонны познал свое теологическое завершение в догматическом определении Папы Пия