«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов

В вахтенный журнал вписываются повреждения; их насчитывают 29. Подсчитывают число выпущенных снарядов – оказывается 75-мм – 149 и 47-мм – 193.

Убитых матросов зашивают в парусиновые мешки; их трое. Утром умер четвертый. Тяжело раненных трое и восемь легко раненных. В 11 ч. тела убитых матросов снесли на ют. Собрали команду. Старший офицер прочел молитвы. Тела положили на помосток, по которому одно за другим скатились они в море.

В течение дня получались по беспроволочному телеграфу японские знаки (и накануне японцы весь день, в самый разгар боя, разговаривали по телеграфу; удивляюсь, почему никто из нас не мешал им: у «Урала» аппарат был настолько силен, что, пустив искру, он мог бы временно испортить все японские телеграфы)[253].

16 мая. В 7 ч. 45 мин. по носу открылся высокий берег.

В 11 ч. 10 мин. стали на якорь в бухте Наездник.

В 13 ч. 50 мин. из Владивостока пришло три миноносца. «Алмаз» снялся с якоря и, конвоируемый ими, направился к Владивостоку.

В 18 ч. 30 мин. вошли в бухту Золотой Рог, произвели салют и стали на бочку.

Берег был усеян народом. Махали шапками, платками, зонтиками. Громкое «ура» неслось отовсюду. Жители города предполагали, что если «Алмаз» появился во Владивостоке, то значит об остальных нечего беспокоиться. Прибывшие на корабль офицеры с «Громобоя», «России» и «Богатыря» неохотно верили тому, что мы рассказывали.

На следующий день пришли миноносцы «Грозный» и «Бравый». Они привезли еще более грустные известия.

Через некоторое время пронесся слух о сдаче Небогатова.

Вскоре он подтвердился, равно как и слух о бегстве Энквиста на Манилу.

(Чегодаев-Саконский А.П. На «Алмазе», с. 96–107)

Г.Б. Александровский. Гибель «Осляби»

Главным уроком сражения в Цусимском проливе стало осознание факта, что корабельный состав и вооружение военно-морского флота не может быть устаревшим ни на день, по сравнению с неприятелем. Техническое отставание трудно, а подчас и невозможно компенсировать мужеством и самопожертвованием экипажей. Русским морякам при Цусиме оставалось только «кровью смыть горький стыд Родины», как выразился командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой вице-адмирал З.П. Рожественский.

Когда русские орудия пристреливались к какому-нибудь японскому кораблю, то он покидал строй, описывал коордонат[254] и шел тем же курсом на несколько увеличенном расстоянии, а потом снова занимал свое место в строю. Русские корабли без крайней нужды этого маневра не делали, так как неприятельский огонь после выхода из строя одного корабля переносился с тем большей интенсивностью на соседние корабли. Временное облегчение для себя покупалось ценой большого количества жертв со стороны своих соратников. Боевые традиции Российского Императорского Флота не знали подобной практики. Наоборот, самоотверженное поведение командира «Осляби», подставлявшего бока своего искалеченного корабля за других, как раз отвечает этим освященным веками традициям. Но японский флот был более молодым и не обремененным правилами рыцарского поведения в морском бою. Японские корабли выходили из строя чаще русских, и это обстоятельство помогло им скрыть факт повреждения.

Поэтому на русских кораблях не заметили эффект своей стрельбы по японским судам, что, конечно, отразилось на бодрости духа русских моряков. Вот какое впечатление о бое вынес капитан 2-го ранга Семенов, находившийся на «Суворове»[255]: «Неприятель уже закончил поворот; его 12 кораблей в правильном строю, на тесных интервалах, шли параллельно нам, постепенно выдвигаясь вперед. Никакого замешательства не было заметно. А у нас? – Я оглянулся. Какое разрушение! Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубах, груды трупов… Сигнальные и дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов – все сметено, все уничтожено. Позади «Александр III» и «Бородино», тоже окутанные дымом пожара.»

– Что? Знакомая картина? Похоже на бой 28 июля?[256] – крикнул из своей башни лейтенант Редкин.

– Совсем то же самое, – ответил Семенов и тут же поясняет в своих воспоминаниях, что это было сказано неискренне. Было бы правильнее сказать: «Совсем не похоже».

Ведь 28 июля за несколько часов боя «Цесаревич»[257] получил только 19 крупных снарядов. А теперь снаряды сыпались беспрерывно, один за другим. Такой стрельбы я не только никогда не видел, но и не представлял себе.

За шесть месяцев на Артурской эскадре я все же кой к чему пригляделся, но здесь было что-то совсем новое. Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины. Они рвались от первого соприкосновения с чем-либо, от малейшей задержки в полете… Поручень, топрик шлюпбалки были достаточны для всеразрушающего взрыва. Стальные листы рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей. Железные трапы свертывались в кольцо. Неповрежденные пушки срывались со станков. Этого не могла сделать ни сила удара самого снаряда, ни тем более сила ударов его осколков. Это могла сделать только сила взрыва.

А потом – необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает. Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней. Такие трудногорючие материалы, как пробковые койки и чемоданы, сложенные в несколько рядов, траверзами, и политые водой, вспыхивали мгновенно ярким костром. Временами в бинокль ничего не было видно – так искажались изображения от дрожания раскаленного воздуха.

Нет. Это было совсем не похоже на 28 июля. Там было впечатление, что сошлись два противника, почти равные по силам; что оба они сражаются равным оружием, что это был бой. А здесь. Не бой, а бойня какая-то.»

Таково было непосредственное впечатление о бое высокообразованного и уже много раз обстрелянного в этой войне офицера. Что же говорить о простых матросах, еще никогда не бывших под огнем. Когда первое оцепенение при виде рвущихся снарядов и первых жертв боя, трупы которых становились восковыми, прошло, то они молчаливо и хладнокровно выполняли свои обязанности. Но, видя, как смерть хозяйничает у них на кораблях, как вспыхивают пожары, как красавцы корабли, на которых они находились, превращаются в груды развалин, в то время как идущий вдали противник не подает ни малейших симптомов разрушений от боя, – они сокрушенно качали головами и, сжав зубы, цедили: «Сила не берет.»

Тогда еще не было известным, что первый снаряд, полученный «Суворовым» и, вероятно, всей эскадрой, разорвался в судовой церкви флагманского корабля. Тяжелый снаряд угодил в верхнюю батарейную палубу, расположенную между двумя центральными башнями средней артиллерии. Временно это помещение было превращено в перевязочный пункт.

Несмотря на сокрушительный взрыв, на большом судовом образе даже не разбилось стекло