«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов

того, русские снаряды имели только 2,5 % взрывчатых веществ от веса снарядов, а японские – 14 %. Поэтому японцы выпускали в минуту 7500 фунтов меленита, а русские – только 500 фунтов пироксилина. Перевес в бризантной силе снарядов был в 15 раз на стороне японского флота.

Кроме того, русские бронебойные снаряды, которые, кстати, были неплохие, пробивали броню на неприятельских кораблях только на дистанции не свыше 25 кабельтовых. Но, пробивая броню, они оставляли круглую дыру, которую нетрудно было заткнуть. Если же дистанция боя была больше, то русские снаряды отскакивали от бронированного борта, как горох от стенки. Японские фугасные снаряды, наоборот, производили свое разрушительное действие против небронированной части корабля на любой дистанции. Поэтому японский флот, имея преимущество в скорости, командовал дистанцией боя и удерживал ее на расстоянии 28–32 кабельтовых. На этой дистанции он играл с русской эскадрой, оставаясь почти безнаказанным, как кот с мышью.

И, наконец, еще один немаловажный фактор.

Когда автору этих строк пришлось впервые в жизни участвовать в наземном бою в рядах Добровольческой армии на юге России, то он был поражен, что почти треть выпущенных снарядов не взрывалась. А это было через 15 лет после Цусимского боя. Но участники Цусимского сражения утверждают, что количество невзрывавшихся русских снарядов в этом бою превосходило норму того времени. Причиной тому была высокая влажность пороха, которым были начинены снаряды специально для эскадры Рожественского. Это было сделано по совету какого-то умника из Артиллерийского управления, чтобы предотвратить воспламенение пороха на кораблях, проходящих через тропические страны. Эскадра прошла через тропики благополучно – снаряды не самовозгорались, но они также и редко взрывались в бою с японским флотом, когда пробивали броню неприятельских кораблей. Этим объясняется, что при большом количестве попаданий в японские корабли японцы почти не имели потерь в личном составе, а только одни круглые дыры в пробитой броне свидетельствовали о попаданиях.

При этих обстоятельствах русская эскадра победить никак не могла. «Для Второй Тихоокеанской эскадры в том составе и при той организации, как она была послана, не было соответствующих стратегических целей, – пишет абстрактным научным языком будущий контр-адмирал М.И. Смирнов в своем исследовании боя. – С момента поражения Первой Тихоокеанской эскадры посылка ее на Дальний Восток была бесполезна для текущей войны и гибельна для будущего русского флота».

Только чудо могло помочь русским победить. Этого чуда не случилось.

(Александровский Г.Б. Цусимский бой, с. 62–72)

А.В. Спасение

Обычно для военных, писателей и историков описание морских сражений заканчивается фактами гибели того или иного количества кораблей и подсчетом потерь. Но нельзя забывать, что для экипажей, в тот момент, когда на дно уходит их корабль, ставший за время плаваний родным домом, начинается самое тяжелое и, наверное, страшное время – борьба за собственную жизнь и жизнь своих товарищей уже не с врагом, но с враждебной стихией. И чтобы победить в этой борьбе, как показывают воспоминания офицера с крейсера «Светлана», от моряка потребуется вся его человечность, все то добро, вся та любовь к Богу и ближним, которые были заложены в его характере природой и воспитанием.

Крейсер стал заметно тонуть, и когда гибель его стала очевидной, приказано было доставать койки, спасательные пояса и круги. Затем команде разрешено было оставить крейсер. Люди шли из всех трюмов на бак, где было удобнее войти в воду, и тут разрывающиеся снаряды сыпали всех осколками. Капитан 2-го ранга Зуров вынес наверх свои деньги и раздавал команде. Почти все отказывались. «Берите, спасетесь, и вам деньги пригодятся», – убеждал он матросов. Есть поверье, что деньги приносят несчастье, и старший офицер выбросил их за борт.

Командир капитан 1-го ранга Шеин спустился на палубу и увидел Зурова. «А вы что не спасаетесь, видите, крейсер сейчас потонет», – обратился он к нему. «Если вы остаетесь, то останусь и я», – ответил старший офицер и спустился в нижнюю палубу.

Наш старший штурманский офицер лейтенант Дьяконов, общий любимец всей морской молодежи, которая видела в нем идеал преданности долгу службы и любви к морскому делу, был ранен осколком снаряда, перебившим ему руку. Не желая покидать корабль, он лег на бак, закрыв голову тужуркой, ухватился здоровой рукой за якорный канат, решив идти на дно вместе с крейсером.

Прапорщик Михайлов, находившийся все время боя в машине, вышел последним из нее; на верхней палубе не оставалось уже никаких спасательных средств. Не умея хорошо плавать, он был в нерешимости – бросаться ли в воду. На палубе лежала судовая икона Николя Чудотворца в небольшом киоте. Он взял ее и бросился с ней в воду. Михайлов был спасен, и хранит икону, как свою спасительницу.

«Светлана» накренилась на левый борт и в таком положении, неся на гафеле Андреевский флаг, около 11 ч. утра погрузилась в воду.

Крейсера[258] прекратили огонь и один из них пошел прямо на толпу плывущих людей. Какое-то чувство поднялось во мне; мне хотелось показать, что хотя крейсер и погиб, но мы еще не сдаемся, и я закричал, что было мочи «ура!» Толпа подхватила и дружное, громкое «ура» провожало крейсер, который дал полный ход и, как бы стыдясь своей победы, быстро скрылся.

Горизонт сделался чистым, лишь неясно синел вдали корейский берег. Ни одного судна, ни одной рыбачьей лодки. Ветер стих баллов до 3-х, но зыбь осталась, вода была холодная, но солнце светило вовсю. Вскоре команда стала мерзнуть. В особенности пострадали кочегары и машинисты, которые попали в воду прямо с жары. Страшно было видеть их посиневшие лица, оскалившиеся зубы. Судороги сводили их члены. В отчаянии они подплывали ко мне и просили их спасти. Чем я мог им помочь? У меня не было даже спасательного пояса.

Поблизости от меня плавал лейтенант Воронец, наш минный офицер. Безысходное отчаяние овладело им. Он решил кончить мучения и утопиться. Я убеждал его терпеть. «Умрем все, когда смерть придет», – говорил я ему. Но он не слушал меня. Он выпустил из рук спасательный круг и опустился в воду. Я нырнул за ним и вытащил его на поверхность. Он отплевался, отхаркался и как будто бы опомнился. Больше не разговаривал, только сильно дрожал. Я решил, что он одумался и отвернулся от него, когда услышал крики матросов: «Ваше благородие, господин Воронец опять ушли под воду». Я обернулся и посмотрел вниз: Воронец, подняв руки, опускался на дно уже глубоко. «Господи, помилуй его», – прошептал я.

Его отчаяние передалось и матросам. Несколько из них развязывали себе пояса, собираясь