Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

– по конкурсу он влился в состав кафедры гражданского права. Разумеется, он на всю жизнь сохранил благодарность к институту морского флота, в котором сложился как высококлассный специалист в области морского права и международного частного права.

Работа в институте во многом определила круг его научных интересов, который постоянно ширился. Она же подвигла его и к избранию темы докторской диссертации «Договор морского страхования по советскому и иностранному праву (страхование судов и грузов)», подготовленной к защите в начале семидесятых годов. Казалось, ничто не препятствовало дальнейшему развитию его научно-педагогической карьеры. К сожалению, однако, произошли события, которые на длительный срок омрачили путь Мусина как человека и как ученого. Почему это произошло – мне и до сих пор не вполне понятно. Напомню, что научным руководителем Мусина и на студенческой скамье, и в годы аспирантуры был О. С. Иоффе. Поначалу учитель и ученик были по-человечески близки друг к другу. Во всяком случае, Мусин в своем учителе души не чаял. Но затем набежали тучи. Рискну предположить, что причин было несколько. Сама кафедра уже не представляла собой единый коллектив, коим она была, когда ею руководили А. В. Венедиктов и Б. Б. Черепахин, не только выдающиеся ученые, но и крупные личности. Вместе с такими близкими им по духу учеными, как С. И. Аскназий (он заведовал кафедрой в Ленинградском юридическом институте) и В. К. Райхер (он заведовал кафедрой советского права в Финансово-экономическом институте), они были решительными сторонниками инакомыслия в науке (разумеется, в тех пределах, в каких оно в то время было возможно) и всячески поощряли широкие научные дискуссии, давая тому пример. Достаточно напомнить, как разнились их взгляды на сущность юридического лица. А. В. Венедиктов был одним из фундаторов теории коллектива (к ней тяготел и В. К. Райхер), С. И. Аскназий – теории государства (в сущности – теории целевого имущества), Б. Б. Черепахин – теории социальной реальности. Между ними нередко возникали жаркие дискуссии, которые не только не покидали поле научной корректности, но и никак не отражались на дружеских отношениях, которые связывали этих ученых в течение десятилетий. Более того, когда над кем-то из них нависали нешуточные по тем временам угрозы, которые в любой момент могли обернуться санкциями, они поспешали друг к другу на выручку. А это требовало от ученых немалого по тем временам мужества. Напомним статью Я. Ф. Миколенко «Советские цивилисты в долгу перед Родиной», которая появилась в 1951 г., когда набирал обороты новый тур репрессий (вспомним ленинградское дело и борьбу с космополитизмом). В этой статье Я. Ф. Миколенко сваливал на А. В. Венедиктова чуть ли не все недостатки цивилистической науки (во многом мнимые), обвиняя его в анархосиндикализме. Для А. В. это могло закончиться печально. Помню, как в один из далеко не лучших дней 1951 г., когда я возвращался с ним из Университета, он, в районе Невского проспекта, сказал: «Ну что ж, уволят из Университета, пойду в дворники». По тем временам это был далеко не худший вариант. Про себя я подумал, что этим дело может и не ограничиться.

В этот период цивилисты выступили единым фронтом. Поддержку А. В. оказал С. Н. Братусь, которого А. В. называл «Мой друг, профессор Братусь». А. В. в срочном порядке подготовил две защитительные статьи, которые удалось опубликовать в журнале «Советское государство и право» и тогдашних «Известиях экономики и права» АН СССР. Деятельное участие в их подготовке принимали С. И. Аскназий и В. К. Райхер (Б. Б. Черепахин тогда был в Свердловске, и его сочли разумным держать в неведении). Мэтры доверительно посвятили в это дело О. С. Иоффе и меня, что мы сочли за честь. Для А. В. Венедиктова эта история не прошла бесследно, его свалил тяжелейший инфаркт, который ускорил его кончину в 1959 г.

К сожалению, с уходом наших учителей из жизни и приходом О. С. Иоффе к руководству кафедрой, инакомыслие на кафедре постепенно исчезало. Мнение Иоффе становилось непререкаемым. А спорить с ним было действительно трудно, он был крупный ученый и сильный полемист. К тому же, в силу целого ряда причин, он становился все более нетерпим к обмену мнениями в условиях свободной дискуссии. Мог выйти из себя по малейшему поводу, а то и без повода и обрушивал на оппонента аргументы вперемежку с выпадами. Воспитанный Венедиктовым и Райхером в духе университетских традиций, я пытался этому противостоять, причем иногда ко мне присоединялся Мусин. Такого подвоха со стороны некогда любимого ученика шеф перенести не мог. Мусин все это тяжело переживал. Уже после смерти Иоффе, последовавшей в 2005 г. в США, куда он эмигрировал в 1980 г., Мусин говорил мне, в том числе и незадолго до своей собственной кончины, что часто видит шефа во сне, причем в ту пору, когда они были в ладах. Особенно Иоффе был нетерпим к отступничеству тех коллег, которых считал приверженцами концепции хозяйственного права. Доставалось от него Т. Е. Абовой, З. М. Заменгоф, Ю. С. Циммерману и многим другим. Исключение делал для Л. М. Шора, мотивируя тем, что Шор – настоящий одессит. Большинство членов кафедры относились к этой концепции отрицательно. Научные дискуссии, основанные на уважительном отношении к аргументам спорящих сторон, нередко вырождались в перепалку. Творческая атмосфера, царившая на кафедре в прежние времена, улетучивалась.

В такой обстановке происходило на кафедре неоднократное обсуждение диссертации В. А. Мусина. Обсуждалась она, по крайней мере, три раза. Страсти были накалены и потому, что незадолго до этого происходило обсуждение докторской диссертации А. А. Собчака, причем и в данном случае мнение членов кафедры не было единодушным.

Сторонники А. А. Собчака, рекомендовавшие его диссертацию к защите, решили отыграться на Мусине и выступили против допуска к защите его диссертации. Я же занимал по этим вопросам противоположную позицию. Считал, что диссертация Собчака нуждается в доработке, а диссертация Мусина созрела для защиты. Страсти кипели нешуточные, а силы были неравные. Против допуска диссертации Мусина к защите выступали научный руководитель его кандидатской диссертации и трое других докторов наук и профессоров – все члены партии и фронтовики. За допуск – ваш покорный слуга, беспартийный, по возрасту не участник войны, к тому же с далеко не безупречной общественной репутацией (как тогда говорили, невыездной). О всех перипетиях, связанных с диссертацией Мусина, говорится в моей книге «Из пережитого» (см. изд. 6-е. М., 2016. С. 221–223). Изложу лишь то, что осталось за кадром.

Я и сейчас уверен в том, что работа Мусина и в своем первом варианте была намного выше тех, которые проходили через