Просроченный долг - Йожеф Лендел

прямой линии, проложенной между двумя точками. Нужно много точек, это множество точек лежит даже не в одной плоскости, и только сплетя из связывающих их дуг плотную сеть, мы сможем приблизиться к действительности.

Найду ли я материалы? Стоит лишь захотеть. То, что не выдают здесь, мирно покрывается пылью в архивах Вены. Множество секретных донесений Австро-Венгерской монархии ждет историков. У исчезнувших монархий уже нет тайн, нет тех, кто их хранит. Только здешние архивы и хранилище Ватикана заперты множеством ключей — ключей, брошенных в море.

В 1909 году Брокдорф-Ранцау — генеральный консул в Будапеште. В 1905-м — первый советник посольства в Гааге. Во время русско-японской войны в Гааге. или в Амстердаме. встречаются Плеханов и Сэн Катаяма (Сэн Катаяма (1859–1933) — японский коммунист, деятель Коминтерна.). Симпатичного старого японца с пергаментным лицом я еще видел здесь в Москве… может быть, в двадцать седьмом, когда я был здесь в первый раз. Но что мог знать о встрече Катаямы и Плеханова Брок-дорф-Ранцау? Потому что, если он знал, то это может стать одним из отправных моментов. Он должен был знать!

Два социалиста из двух воюющих стран встречаются, обнимают друг друга, целуются (Встреча Катаямы и Плеханова произошла на VI конгрессе II Интернационала в Амстердаме 14 августа 1904 г.). Об этом непременно тогда должны были писать газеты. Брокдорф-Ранцау, если он дипломат, если он советник посольства и знает свое дело, пытается определить значение этого. Вот тот, именно, вот тот момент, когда он должен был понять то, что позже скажет в Москве: «Настанут времена, когда уже не нация будет выражать окончательную сущность сплоченности людей». Формулировка осторожная. Если бы я мог привести здесь какое-нибудь высказывание Чичерина.

Тут в Москве во всем проявляют глупую сверхосторожность. «Осторожность не повредит». Еще как повредит. Большой вред может принести сокрытие того, что уже не тайна, ведь в Лондоне я смогу все узнать о Чичерине, или, скажем, в Вене. Это чистейший бюрократизм, стремление под- и перестраховаться, но то, что говорит Лашшу, это злобное обобщение, сознательное передергивание или преувеличение, словом, ложь.

Германское посольство в Гааге послало своего человека на собрание, где произошло объятие Плеханова и Катаямы, это уж точно. От этого человека было получено донесение. Это тоже точно. Первый советник посольства его прочитал, а может быть, более того, это было бы естественно, он сам направил туда агента. Может случиться, что донесение агента прочитал лишь он один. В то время работники посольств были еще ленивее нынешних.

Конечно, в такое «не представляющее важности» место он послал третьесортного агента. Вроде пештских детективов. Мелкую сошку, которые ходят на рабочие собрания. У него есть кое-какая сноровка, что-то он способен понять, но суть, конечно, никогда. Что, собственно, произошло, должен понять тот, кто будет читать донесение.

Брокдорф-Ранцау был тогда приблизительно в моем возрасте. И, несомненно, он понял!

Такое донесение, по всей вероятности, было. Но не менее вероятно, что оно не сохранилось. Событие одного дня, не особо важное — в мусорную корзину. Писатель мог бы реконструировать. Я этого сделать не могу… для меня: или материал есть, или его нет.

И вот Баница мысленно читает донесение агента на лежащем перед ним чистом листке бумаги. Даже видит корявый почерк. После сорок пятого он пролистал немало донесений полицейских агентов, в которых сообщалось об Иштване Ба-нице и других коммунистах. Они были в архивах «Большого дома» на улице Зрини (На ул. Зрини находилось Главное управление будапештской полиции.). Иногда донесения были написаны на больших листах бумаги и тщательно составлены, но большей частью это были листки, вырванные из школьных тетрадок и написанные обслюнявленным чернильным карандашом. Один дотошный научный работник принес ему как-то целую кипу таких донесений, конечно, только на время, для просмотра. Написать подобное донесение было бы легко, однако историк такого позволить себе не может.

А можно и написать. Почему бы нет? В ящик письменного стола, пусть там что-то останется. только не излияния, как у Рихарда Тренда. А почему бы не излияния?

Он встает, подходит к стоящему рядом с книжной полкой небольшому шкафчику, где его жена, бывшая жена Рихарда Тренда, разместила все, чему положено быть в «кабинете дипломата». Шотландский виски, русская водка, мартини и прочие модные напитки. Пестрые наклейки. Ему это всё не нужно, только чтобы гостям предлагать. Ему нужна только кофеварка. Она тоже тут имелась.

Он кладет в кофеварку шесть ложек с верхом, дважды двойную порцию. Илона называет ее трипла или даже квадрипла. Все равно не смогу уснуть. Ходит из угла в угол, пока из крохотной кофеварки-эспрессо с бульканьем и бурным шипением не начинает выплескиваться дымящийся черный напиток.

Стоя, пьет кофе, закуривает сигарету, такое он тоже редко делает, садится и начинает писать. Его почерк меняется, он невольно подражает грубому почерку тупого полицейского агента. Изящную лондонскую шариковую ручку держит в самом низу. Крепко сжимает, так что указательный палец сгорбился крючком. Слюнявит указательный палец левой руки и, прежде чем начать новую строчку, проводит слюнявым пальцем линию на бумаге. Так писал Бодрош, старший надзиратель в центральной тюрьме. В темных углах пештских кофеен он наблюдал, как так же писал какой-нибудь «господин с тростью». Шпик в котелке и в галстуке на резинке что-то строчил в глубине, а он у окна ждал, чтобы подать товарищам знак: «Не входите…»

«Я, нижеподписавшийся Карл Шульц, с почтением осмелюсь доложить, что сегодняшним днем между семью и восемью часами вечера в большом зале амстердамского „Дома рабочих“ известный русский нигилист и социал-демократ Георг Плеханов и некий японец, которого якобы зовут Сен (или Шен) Катаяма, после произнесения речей, враждебных государству и морали, обнялись и поцеловались на сцене вышеуказанного зала, что вызвало шумные рукоплескания присутствовавших участников числом около 400 человек и одновременно сопровождалось выкриками против ведущейся в настоящее время русско-японской войны и вообще против государства и морали, то есть имело место подстрекательство к насильственному сопротивлению военной силе государства. Подобные и весьма громкие действия производили и принимавшие участие в собрании немцы, имена которых я уже осмелился сообщить в моем вчерашнем донесении.»

Размякшая от слюны бумага чуть ли не порвалась под нажимом шариковой ручки. Баница перечитал короткое «донесение».

Так пишет взмокший мелкий полицейский агент, неотесанный соглядатай, «господин с тростью», Achtgroschenjunge (Шпик, полицейский агент (нем.). шпик. Я знавал таких. Правда, но не то, что было. Атилла Йожеф приветствует Томаса Манна: «Правду скажи, не только то, что было» (Строка из стихотворения Аттилы Йожефа «Приветствие Томасу Манну» (в переводе В. Левика: «Не то, что суще, — правду