Просроченный долг - Йожеф Лендел

— Насколько я помню, я не просил вашего совета. — (Если ты подслушивала, тогда вот тебе ответ.)

— Ах так! — Голос торговки гремит как радиоглушилка. — Конечно, это старый, проверенный член партии, и вы, товарищ Баница, будете рекомендовать этого человека. Поручишься за него! Может, возьмешь его к себе на работу?

— Ну, за тебя я тоже поручился. Ничего особенного. — (Вот тебе.)

Она выскакивает, в передней ругается с сыном. Возвращается, но только расставляет стулья по местам. Ничего не говорит, обиделась, слава богу. Уходит. Слава богу. Входит Ну-ши и закрывает окна. Хорошо еще, что стекла уцелели. Нуши ходит на цыпочках. В доме больной? Она двигается бесшумно, тихо прикрывает за собой дверь. Полная тишина. Наконец-то. И с этим кончено. Так-то.

Стало холодно, меня знобит, но все же лучше сесть за письменный стол. Запах махорки все еще чувствуется, в холоде еще хуже. А на что похожа эта комната! Будто целую неделю шла непрерывная пьяная оргия здесь, да во всем доме, будто пьяные грязными ботинками пинали мебель, она потеряла свой первозданный блеск… Нуши всё вернула на обычные места. Ведь следы нельзя уничтожить? Только прикрыть, чтобы другие не видели. Но я-то вижу. Грязь уже не смыть никогда.

Тогда, может, продолжить?! Пинком разбить стекло книжного шкафа, опрокинуть письменный стол и зажать шею Илоны между стеной и столом, чтобы она не могла бы вслух произнести того, о чем думаю и я. Но нет. Неправда, я так не думаю и не сделаю, даже если бы думал. Значит, ничего.

Мадам Илона. Держит чайную чашку большим и указательным пальцами и оттопыривает мизинец. Это тонкость манер. Этому она научилась в Пеште! Но здесь даже жена французского посла берет в руки то, что нужно держать в руках, и пользуется ножом как столовым прибором, предназначенным для того, чтобы резать. К черту все эти тонкости! Прилично есть умеет и пролетарий. Спокойно. Не показывая, что голоден, не жадно, опрятно. Мне хватило, что в Будапеште один товарищ, старший официант, объяснил мне, как пользоваться ножом для рыбы. А то, что нельзя растопыривать локти и толкать соседа, я знал и сам. Илона знала английский с детства. Знала. А я выучил. А русский язык знаю только я. Ее практичный ум?.. К сожалению, чересчур практичный.

— Послушайте, Банди Лашшу, — начну я, если мы все-таки снова встретимся. — Послушайте, Банди Лашшу, я понимаю, что вы по горло сыты тактикой. Признайтесь наконец, что вы тоже не хотите биться головой об стену. Когда вы сказали мне: «старый трипперный доктор» и все такое, вы прекрасно знали, что перед вами не стена, которую вы хотите пробить. Между прочим, вот это как раз свинство. Почему вы нападаете там, где не нужно?

Оставим этот разговор? Хорошо. Хотите стать картографом? Преподавателем географии? Редактором в издательстве научно-популярной литературы? Мы это для вас устроим, даже академическую степень получите. Но тогда он посмотрит на меня: «Чтобы я молчал? Брал пример с вас?»

— Мой пример не подходит. Мы установили разницу. Я получал удары от врагов, и мне придавала силу вера в гибель фашизма. Понятно? Иначе я бы не остался в живых. Если бы Сталин не победил Гитлера, меня не было бы в живых. Это точно. Вы думаете, что Гитлер выпустил бы вас из лагеря? Бывшего коммуниста? Этого вы сами не думаете… Словом, мне не нужно занимать другую позицию.

Он смотрит на меня: «Мне тоже, потому что я был коммунистом и остаюсь им. И я — тот, кто беспощадно стремился к добру».

— Который мне героически выкладывает все, а в другом месте и слова не скажет, не так ли?

«Да, если нет другой возможности, я буду ждать, при условии, что у меня будет возможность ждать, и Иштван Баница не донесет на меня».

— Вы прекрасно знаете, что не донесу, и вы спросили, нет ли здесь жучка, не потому, что боитесь. А потому, что знаете, что нет, и спросили из чистой зловредности. Вы хорошо знали, что можете говорить, что это для вас не опасно. Уж не станете ли вы лгать мне, что считаете меня провокатором?

«Да вы и не провоцировали. Больше того. Вам не нравилось, что я говорил».

— Словом, мы доверяем друг другу и уважаем друг друга?

«Да. А точнее, мы уважаем самих себя. То есть тех, кем мы были, и не будем чернить нас, ни прежних, ни нынешних. Но что творится в тайниках души, в извилинах мозга.»

Хватит. Я замерз, сидя. Встаю. Поддаю ногой пустой стул, на котором он недавно сидел.

— Того, что здесь было сказано, этого нет, не осталось ни слова. «Вы хотели бы этого?» — он насмешливо смотрит на меня, и я беззвучно кричу.

— Замолчите! — Я кричу так, что крик проносится по всему городу, ударяется о поезд, в котором он сейчас сидит, продавливает стекло, как удар взрывной волны. Поезд постукивает колесами где-то около Болшева, и он сидит там, в густом махорочном дыме, втянув шею, не решается ни с кем заговорить. Чтобы не выдал венгерский акцент.

Спокойно, уже без крика, потому что мой голос уже там, говорю: «Нравится вам это или нет, но о том, о чем мы здесь спорили, я никогда и никому не расскажу. Не нужно зря болтать языком. Я считаю это бо2льшим вредом, чем молчание.

Понимаете? Если мы выставим напоказ свое грязное белье, это будет только на руку нашим врагам. Слабые и нерешительные от этого станут еще слабее и нерешительнее».

«А если спросят? Ведь придет время».

— Это другое дело, тогда я отвечу.

«А если будет поздно? И не спросят, а призовут к ответу?»

— Я отвечу и возьму на себя ответственность за то, что не сказал правду прежде времени.

«То, что сегодня кажется преждевременным, завтра будет уже поздно. Операция опасна, откладывать ее — еще опаснее. Гангрена».

— Сегодня это практически невозможно. И вы это знаете так же хорошо, как и я. В нашей стране мы становимся все сильнее. А сильный победит болезнь собственными силами. Организм сам победит заразу.

«Значит, врача не нужно?»

— Нет.

«Тело победит болезнь. Что ж, тогда нужно признать, что и партия не нужна. Все произойдет само собой. Будущее, общество, ход истории определяются экономическими условиями. То есть не нужна воля и не нужна партия, которая проводит эту волю».

— Это глупость, вы сами знаете.

«Не я сказал эту глупость, к ней ведет ход ваших рассуждений».

— Вы намеренно передергиваете. Я уверен, что партия понимает опасность. Она победит болезнь