Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

же, волнуется и переживает так же, как и я, мы с ним отвоевали у степей Казахстана квадрат земли размером в две-три скатёрки и сидим на этом четырёхугольнике, ощущая друг друга, друг к другу прислонившись. Храни нас в нашем единении, боже, до тех пор, пока из Москвы не придут ожидаемые изменения! Время от времени переглядываемся с Дарием, наши взгляды приветливы, теплы, дружелюбны. Самое приятное: друг друга мы и без слов понимаем! Это понимание – самое высокое, самое искреннее и правильное из всех, какие только могут возникнуть между людьми! Общаясь без слов, невозможно обмануть и обмануться, у тебя нет возможности выдать ложь за правду, в отличие от общения голосом, когда слова украшаются всякими гроздьями да кисточками, цветами из дорогого шёлка!

Сидим себе и сидим. Грустим да печалимся. Привезли арестантов со стройки и рассадили примерно в ста метрах от нас. После них приехали шахтёры. Последние группы, одну за другой, привозили к нам на машинах. Сидим весьма большой группой в сумерках, словно на ярмарку собрались, и молча ждём решения наших судеб. А этих бойцов вокруг, этих солдат – чёрная туча!

Вот из караульного помещения, вышагивая горделивее обычного, вышла группа офицеров весьма разномастных по росту. Почему-то я обратил внимание не на количество звёзд на их погонах, а на рост. Чуть не рассмеялся… (Убереги от греха, Всевышний!) Отсюда, с моего места, очень хорошо различимы и высоченные фигуры, и пузатые коротышки. Один из дежурных офицеров Актаса с длинным списком в руках вышел на середину заполненной арестантами площадки и писклявым, противным голосом скомандовал: «Всем слушать!» Поглядывая в список, начали по одному выкрикивать и вызывать арестантов. Выкрикивают, вызывают и отводят в сторону, строя в отдельную группу. Когда вызвали пятерых-шестерых, стало понятно, кем «интересуются» офицеры: «чёрных» отбирают! Ни на бригаду не смотрят, ни на место работы, друг за другом выдёргивают из толпы кавказцев, азиатов, наиболее подозрительных русских.

Вызвали грузин-армян, отколупали узбеков-казахов, маленькими группками и поодиночке к ним примкнули и туркмены, «чёрных» из других колонн соединили с нашими. Очень много народу насобирали, жуть! Дежурные офицеры, надзиратели, обозлённые, давя стопы и бёдра арестантов, протиснулись в самую середину и, надрывая глотки, прокричали: «А сейчас, если кто-то из вас желает выйти и присоединиться к тем, кого вызвали по списку, ша-агом ма-арш!» Негромко, чтобы только мать-земля услышала, гудевшая толпа на некоторое время затихла. Редко-редко, то тут, то там показывались фигуры «чёрных», которые, не войдя в список, сделали выбор в пользу отправки. Надзиратели хотя и поторапливают, но ждут, прохаживаясь вдоль середины, приободряют тех, кто решился уехать. К группе примкнуло даже несколько стариков.

Дошла очередь до меня. Нет, по списку меня не выкрикнули, рядом сидящие не тыкали меня в рёбра, шепча: «Чего сидишь? Ваших же собирают-то!» Сидим с Николаем Дарием, опершись спинами, его тепло идёт ко мне, он тоже чувствует, наверное, как я дрожу. Что делать? Уехать? Остаться?

«Чёрных» высылают. Значит, зона полностью перейдёт в руки бандеровцев и литовцев. Сегодня, в этот решающий миг, когда ещё не остыла жертвенная кровь… когда обе стороны раскалены… ножи ещё не убраны в ножны… Татарин! Мусульманин! Мало того, бригадир! Самое время посоветоваться с кем-нибудь, но у нас в бригаде нет такого ценного кадра, принимавшего участие в активных движениях, что-либо организовывавшего и могущего дать дельный совет. Выполняющие самую тяжёлую работу – совестливые латыши, молчаливые богатыри эстонцы… Старики. Да и Николай Дарий не из тех, кто едет с теми в одной повозке и поёт их песни.

Время идёт, время поджимает, время требует, спрашивает! Надзиратели отделили от общей толпы оставшиеся группы. В самый последний момент, когда казалось, что уже все переходы закончены, кто-то встаёт и, пряча лицо, вклинивается в растерянно топчущуюся на месте группу «чёрных». Окончательно поняв, кто уедет, а кто останется, бандеровцы заметно осмелели, бросая презрительные взгляды в сторону сгрудившихся «чёрных», освистав, крича вослед обидные слова, они таким образом проводили кавказцев, эти громкие крики надо было воспринимать как проявление гордости и хвастовство. Для отъезжающих эта бравада не страшнее кошачьего чиха, они уедут и от всего избавятся, а вот что делать оставшимся? Что ждёт их?!

Голова трещит, голова раскалывается, мозг кипит, неистовствует! Мысли сталкиваются, не успеет родиться одна, её тут же душит и отбрасывает в сторону другая. Ну хорошо, скажем, ты встал и вышел. Присоединился, допустим, к группе «чёрных», прежде разрозненной, но со вчерашнего вечера значительно окрепшей и сплотившейся. Приехали вы, скажем, вместе, одним этапом, изгнанные из Актаса недобитки с клеймом кровных врагов всех бандеровцев, и натолкнёшься ты на новые жизненные порядки. Пока ты туда добираешься, твоё обёрнутое в слякоть, похожее на старую салфетку имя давно уже там! Птицы, вырвавшиеся из неволи, летят со скоростью молнии! За новыми воротами тебя уже поджидает твоя дурная слава! Трясёт чёрной бородой на ветру! А если тебя тряхнут разок за воротник, с криком «начальник!» побежишь на вахту? А если и оттуда выковырнут и с грохотом поволокут… во всех тюрьмах, щедро рассыпанных по территории огромной России, не найдёшь себе места! А тюрем действительно много, в одном только Красноярске их семнадцать!

На зоне до твоей прежней вольной жизни, до твоей статьи, до твоего срока никому нет никакого дела, там, как я уже говорил, интересны совсем другие факты твоей биографии: через какие лагеря прошёл, кого знаешь, кто знает тебя, с кем делился пайкой?!

Есть ещё одна, маленькая, почти невесомая щепка-зацепка: в зоне остались ветхие старики, немало знакомых мусульман… Можно же и к ним примкнуть, да?!

Выйти?

Не выйти?

Пока я метался в этих вынуждающих свихнуться силках раздумий, словно синичка, чья изящная лапка угодила в петлю, ворота широко распахнулись и из них выдвинулась колонна не вышедших на работу «чёрных», выстроенная по пять человек в шеренге. До сих пор помню, в первой пятёрке справа шагал высокий, седой, худощавый грузин. Не столько он запомнился, сколько испуганное выражение его лица и подвешенный к туго стягивающему пояс старому кожаному ремню чёрный котелок. Вот та-ак, из зоны, значит, тоже вытряхнули «чёрных»! Ни стариков, ни инвалидов не пощадили. Что я вижу, совсем недавно отправленного в санчасть узбека, капитана Ташмухаметова подняли и поставили в строй. Не оставили и гагауза Савелия Крайтору. Промелькнули его пышные, как у немецкого императора Вильгельма142, усы и кошачьи глаза. Савелия-то зачем уводят? Этот ни с кем не общавшийся, не знавший толком русского языка человек однажды разыскал меня и на чистом татарском языке спросил: «Турецкий знаешь?»