Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

почесал горб черенком от метлы! Мало, что ли, нас колотили-то?! Старик чеченец утром одумался бы да извинился, но… Нет, мешок порван – из него что-то течёт, дробины уже в ружейном стволе, порох уплотнён шомполом. Жертва выбрана, созревшее зло словесной стеной уже не отделить.

Неспешно, словно ленивые балбесы, запускаем пресс. Инженер Ройтман, как галка, порхает туда-сюда, вертится возле нас, ни о чём не спрашивает, никаких новостей не сообщает. Работа не идёт, хромает, останавливается, то лента с барабана соскочит, то электричество выключат. Наконец, из зоны приходит ещё одна недобрая весть. Принёсшие в жертву пятерых «чёрные» не успокоились, тихого, хромого нарядчика, украинца из-под Харькова, прирезали, даже не заваливая на землю. Теперь с обеих сторон есть жертвы. Пролилась кровь обеих сильных группировок. Тихий и добропорядочный нарядчик совсем недавно получил эту должность. Правда, мы тесно не общались, хоть я и бригадир, но предпочитал не встревать по мелочам, не чесал там, где не чесалось, не петушился. Друг друга мы привыкли понимать с полуслова. Почему же «чёрные» выбрали в качестве жертвы именно этого покалеченного жизнью, хромого человека?! Только из-за того, что он был нарядчиком? Или никого другого под руку им не попалось?

Когда весть о новом убийстве постучалась в наши грустные, перепуганные души, работа совсем развалилась. Все мы – будь то русский, хохол или литовец – поняли, что в наших судьбах наступил переломный момент.

Каждый человек по своей природе консерватор, даже маленькое изменение настораживает его, а большое – ввергает в страх. Что можно ожидать от растяпы, который не решается даже на перестановку в комнате, не осмеливается передвинуть из угла в другое место шкаф, незыблемо стоящий там десять – двадцать лет? Так и живёт, покрываясь мхом, коробясь, ржавея! И это в тех условиях, когда человек в большей или меньшей степени хозяин своей судьбы. А в зоне-тюрьме, когда ниоткуда не ждёшь и толики улучшения, разве можно верить в то, что какие-либо изменения приведут к лучшему?! Для таких людей нет и не предвидится хороших сдвигов! Вот если бы отворили вечно спящего караульного – железные ворота… А начальник лагеря сухим, клокочущим голосом зачитал бы пришедший из Москвы Указ… «Вы свободны. Полная амнистия! Разъезжайтесь по домам!» Вот на такие изменения мы согласны, а всё остальное нас тревожит и даже пугает!

На территории завода заметно увеличилось число слоняющихся без дела арестантов. Смотрю, русские тянутся к русским, латыши к латышам. Если двое-трое, собравшись в кружок, негромко о чём-то спорят, и к ним приближается четвёртый, то группа рассыпается, от увиденного поневоле съёживаешься. Глаза сегодня – ножи, ресницы – стрелы, слова – пули. Со страхом думаю, что ещё здесь, на заводе, начнём хватать друг друга за грудки. До конца смены не дали и половины плана, пришла пора возвращаться. В другие дни к вахте мы стекались, как бойкие ручейки, а сегодня подтягиваемся, словно сонные осенние мухи, лениво, с недовольным бормотанием, с большой неохотой. И надзиратели не подгоняют, и начальник конвоя хотя и нервничает, постукивая один каблук о другой, но голоса не подаёт. Женскую колонну, похоже, ещё не выводили, не видно их. Наконец выходим из ворот, нас трижды пересчитывают. А солдат-то сколько, солдат! Тройным кольцом нас окружили, новых собак пригнали, те лаем приветствуют друг друга, машут мохнатыми хвостами, словно знамёнами. Серо-бурые, чёрно-жёлтые хвосты!

Нас, подстёгивая-поторапливая, привели на холм, на котором находилась зона, и остановили на значительном удалении от ворот. Раздалась странная команда. «Садись! Если кто-то встанет или сдвинется с места, конвой стреляет без предупреждения!» Команда и старая, и новая. Садимся. Понимаю, что каждый из нас думает не только об утренних и дневных жертвах, всех беспокоит один и тот же вопрос: куда нас увезут? Законы пока прежние в силе, «Степлаг» вместе со своими отделениями-преисподними Джезказганом, Кенгиром, Балхашем никуда не исчез, и нас, приклеив ярлык «лагерь нарушителей порядка!», запросто могут отправить в эти края. Как дьявол боится веры, так и мы боимся оказаться в той стороне. На всех сегодняшних арестантах Актаса – чёрная метка. Ещё вчера мы жаловались друг другу на судьбу. А сегодня на разных языках взываем к Всевышнему: лишь бы наша жизнь осталась прежней! Не менялась! Согласны жить рядом с мучающимся по полдня от жуткого кашля Ноем Борисовичем… Можно даже сломать график выходных ради регулярно не выходящих на работу по субботам священников Букоемского и Безродного… Пусть остаётся и спящий на ходу Урбанис, он старательный, полезный человек! И чуть не размозживший мне голову куском глины Вася Терлецкий очень симпатичный крестьянин! Согласны и калым платить за Виктора Захарченко! Пусть живут и здравствуют жадность Жаксыбаева и мастерство Романаса! Если другого выхода нет, то согласен взять к себе и хромого Эскандера, в адскую лохань, где семь-восемь стариков уместилось, этот коротышка как-нибудь пристроится! Лишь бы только не разогнали! Майор говорит: «Если мы, победив в Корее, выставим на посмешище Америку с её империализмом – всем нам сделают послабление! Новый кодекс готов, между членами правительства идут жаркие дебаты об амнистии!»

Мой помощник Николай Дарий сидит, почти прислонившись ко мне, молчит. Этот голодный, худолицый, очень послушный парень мне ближе родственника сегодня, его тепло перетекает в меня, моё – в него… Кто он, в какой семье рождён, как образован, есть ли у него родственники за границей, состоял ли в антипартийных группах – всё это для меня абсолютная чушь! Айда, пусть его родители будут из кулаков, дед буржуй, половина рода торговала за границей, дяди-свояки боролись против советской власти – мне начхать! Всё это мне не нужно, знать не хочу. Одно я знаю наверняка: Дарий усердный, совестливый, может последним куском хлеба поделиться с голодающими, не будет драться за место при делёжке столовской пайки, нагло вперёд не полезет, ко всем добр, со всеми приветлив, короче, мировой парень! А до остального мне дела нет! Безумцы, это же только в дурацких анкетах, выдуманных большевиками, с подозрением смотрящими на каждого человека, ставятся подобные вопросы, безжалостно растаптывающие всё человеческое. Живём, срок наш и без анкет идёт, сменяются недели и дни. Разве ссоры между нами, уколы исподтишка, национальные противостояния возникают не по причине чёрствых, закостенелых вопросов, намертво въевшихся в анкеты? Советские люди привыкли портить друг другу анкеты, это же так просто: одно-два анонимных письма, и судьба советского гражданина испорчена. А если тебя узнали, оценили на зоне, эта оценка уже не испортится, до конца срока повсюду будет сопровождать тебя, озарять дорогу. Знаю, Дарий думает точно так