Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

поток мыслей, из множества существующих, определяет его, трудно сказать. По снобической, аристократической натуре своей, сложившейся в двадцатые годы, он насмешливо-скрытен. Как Шостакович. И Акимов. Но уязвим и раним очень сильно. На удар отвечает он ударом, но теряет больше крови, чем обидчик. Он – помесь мимозы и крапивы». Козинцев также оставил характеристику Шварца в своих дневниках: «Шварц. Соединение Тютчева и демьяновой ухи». Очевидно, что при всей любви к Шварцу Козинцеву не были близки его повышенное внимание к бытовым подробностям, бесконечная рефлексия и самокопание, пересказывание слухов и толков.

Однако в своем отношении к роману Сервантеса Козинцев и Шварц вполне сходились взглядами. Оба не любили инсценировки и предпочитали создавать самостоятельные оригинальные произведения, хотя бы и «по мотивам» классики. Это верно как по отношению ко всем пьесам Шварца, так и по отношению ко всем фильмам Козинцева (поставившего после «Дон Кихота» также «Гамлета» и «Короля Лира»). При этом впоследствии на вопрос Евгения Биневича, почему именно Шварца он пригласил для написания сценария «Дон Кихота», Григорий Михайлович ответил: «Потому что Шварц – единственный писатель, который писал о добре без сентиментальности!»

В конце августа 1954 года студия «Ленфильм» по согласованию с Главным управлением кинематографии приступила к работе над экранизацией «Дон Кихота», а Шварц начал почти ежедневно работать над сценарием, о чем свидетельствуют его дневниковые записи.

«Начал писать “Дон Кихота”, – пишет он 13 сентября, – и стало страшно. Трудно схватить его дух. Сервантес был сыном врача – единственное утешение». Шварца радовало то, что и сам он был сыном врача, а значит, их семейная атмосфера могла в чем-то иметь сходство. А вот запись от 17 сентября: «Продолжаю читать “Дон Кихота” и все глубже погружаюсь в его воздух… Мне становится ясен конец фильма. Дон Кихот, окруженный друзьями, ждет приближения смерти. И утомленные ожиданием, они засыпают. И Дон Кихот поднимается и выходит. Он слышит разговор Росинанта и Серого. Разговор о нем. Росинант перечисляет, сколько раз в жизни он смертельно уставал. Осел говорит, что ему легче, потому что он не умеет считать. Он устал, как ему кажется, всего раз – и этот раз все продолжается. Ночью не отдых. Отдыхаешь за едой. А когда нет еды, начинаешь думать. А когда делаешь то, что не умеешь, то устаешь еще больше. И оба с завистью начинают было говорить, что хозяин отдыхает. И вдруг ворон говорит: “Не отдыхает он. Умирает”. И с тоской говорят они: “Да что такое усталость. В конюшне – тоска”. Оба вспоминают утро. Солнце на дороге. Горы. И Дон Кихот соглашается с ними…»

После прочтения Шварцем статьи литературоведа Константина Державина об инсценировках «Дон Кихота» для него сразу побледнел тот мир, близость которого он до сих пор чувствовал. Он понял, что не хотел бы делать никаких экранизаций и инсценировок, осознал свое неприятие такого метода работы. Изобилие материала о романе его не вдохновляло, но усилилась вера в его собственное ощущение духа того времени. «Я перечитал роман и вижу, что там целый мир, который дает возможность рассказать то, что хочешь, – отмечает Шварц 23 сентября. – А хочу я рассказать следующее: человек, ужаснувшийся злу и начавший с ним драться, как безумец, всегда прав. Он умнеет к концу жизни. Умирает Дон Кихот с горя. И потому что отрезвел, то есть перестал быть Дон Кихотом».

С октября работа над «Дон Кихотом» пошла полным ходом. Евгений Львович работал теперь с наслаждением, боясь только испортить уже написанное. «Сегодня оставил Козинцеву четырнадцать страниц сценария и три страницы плана, – записал Шварц 21 ноября. – Двадцать пять эпизодов. Никогда еще не работал так жадно».

Сотрудничество с Козинцевым оказалось удивительно плодотворным. Когда Григорий Михайлович полностью придумал сюжет фильма, то Шварц боялся, что это будет для него трудно или обидно, но вскоре он отметил, что то, что придумал Козинцев, оказалось вполне обсуждаемым, а некоторые его выдумки – блистательными.

* * *

«Приблизился к концу этот страшный и счастливый, и мучительный, и богатый событиями год, – отмечал Шварц в конце 1954 года, вернувшись в Ленинград после Второго съезда писателей. – Не знаю, как мы будем жить в новом году. Знаю, что я могу работать лучше, чем в последние годы… Написал по-новому “Дон Кихота”… Однако, на съезде отравился я основательнее, чем предполагал. Вчера играли пятый квинтет Шуберта. И с ужасом убедился я, что похожий на обморок сон напал на меня, как в Доме союзов. Не мог слушать я и Бетховена. Незнакомое мне трио. Фортепьянное. И знакомое мне трио ре минор Моцарта. И только знакомое фортепьянное трио Бетховена привело меня в чувство. Третье. И я подумал: “А вдруг я в Москве не устал, а состарился. Ничего удивительного: ведь мне пятьдесят восемь лет”. Но мысль эта не огорчает меня, а скорее радует: вот как я славно придумал!»

А в начале 1955 года Шварц придумал новый жанр для своих дневниковых записей, назвав его «Телефонной книжкой». И стал последовательно, по буквам алфавита, писать литературно-психологические портреты тех, кому он звонил, начиная с Акимова, или заметки о своем восприятии некоторых организаций. Эта работа продолжалась теперь независимо от работы над «Дон Кихотом», отдельно от нее.

16 апреля он сдал сценарному отделу студии «Ленфильм» законченную работу – сценарий фильма «Дон Кихот» в положенном количестве экземпляров. Через десять дней Евгений Львович получил от них отзыв, где был отмечен целый ряд остроумных эпизодов и сцен, которые, по мнению авторов отзыва, показывали народность образа Санчо Пансы. Однако в отзыве подверглась критике последняя четверть сценария, в которой, по мысли редакторов, неточно был передан смысл первоисточника: «Она вся построена так, что неизменно приводит к мысли, будто дон Кихот является другом человечества, необходимым ему и любимым народом, что дон Кихот действительно творит добро, что конфликт у него существует только с сильными мира сего, которые мешают ему служить человечеству и доводят его до трагического конца». Редакторы сценарного отдела подчеркнули в своем отзыве то, что в указанной ими части постепенно снимается элемент комического, и сценарий начинает приобретать подчеркнуто драматический характер, что особенно проявляется в последнем монологе Дон Кихота. В результате автору было рекомендовано в дальнейшей работе над сценарием учесть высказывание Добролюбова о том, что «отличительная черта Дон-Кихота – непонимание ни того, за что он борется, ни того, что выйдет из его усилий».

Но сценарий Шварца построен на том, что безумен не Дон Кихот, а окружающий его мир, поэтому противоречие между замыслом автора и пожеланиями редакторов было налицо. Сделать народным образ главного героя значило бы для автора изменить главное в своей концепции – ведь трагизм его сценария в том, что