Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

я выглянул в окно, увидел на магазине налево траурные флаги и понял, что произошло, а потом услышал радио…» И далее – без отступления, на той же строке продолжаются вчерашние воспоминания: «Возвращаюсь в двадцатые годы…»

«Мы, как никто, чувствовали ложь, – отмечал Шварц черты своего времени глазами современных ему писателей. – Никого так не пытали ложью. Вот почему я так люблю Чехова, которого бог благословил всю жизнь говорить правду. Правдив Пушкин. А ложь бьет нас, и мы угадываем всех ее пророков и предтеч…» В подтверждение этих слов можно бесконечно цитировать пьесы Шварца, герои которых ведут постоянный бой с ложью окружающего их бытия.

Глава пятая

Оттепель

Примерно с 1952 года Шварц начал остро чувствовать надвигающуюся старость, выражавшуюся для него в первую очередь в растущей слабости, болезнях и постепенном сужении круга общения. «Какая-то неизменяемая сущность, сохранившаяся с детства до наших дней, – писал Евгений Львович, – с ужасом косится на изменившихся друзей и с еще большим страхом обнаруживает перемены во мне самом. Старость – это одиночество. Всё вокруг незнакомо, даже ты сам с отвратительными признаками изношенности – чужой…»

Я вынужден поверить, что умру.

И я спокойно и достойно представляю,

Как нагло входит смерть в мою нору,

Как сиротеет стол, как я без жалоб погибаю…

Эти строки были написаны Евгением Львовичем по возвращении из эвакуации, когда открылся весь масштаб катастрофы блокадного Ленинграда. Примерно тогда, в 1946–1947 годы, белым стихом Шварц написал стихотворение «Страшный суд» с преломленным советской действительностью видением ада:

Ад зиял слева,

С колючей проволокой

Вокруг ржавых огородов,

С будками, где на стенах

Белели кости и черепа,

И слова «не трогать, смертельно!»

Для описания ада Шварц использовал образы, подчеркивающие всеобщий хаос: стены без крыш, оконные рамы без стекол, машины без колес, уличные часы без стрелок, усиливая таким образом напряжение, приводящее читателя в состояние фрустрации. Это стихотворение в каком-то смысле можно считать реквиемом по современникам и друзьям писателя, которые погибли в те страшные годы.

Но теперь мысли о приближающейся смерти были вызваны не осознанием недавних трагедий, а вполне конкретным восприятием своего нынешнего самочувствия. Шварца стало реже посещать ощущение «бессмысленной радости бытия», а образ смерти стал возникать и в стихах, посвященных другим людям. Он много размышлял теперь о том, как именно окажется он по ту сторону бытия и как может выглядеть ад для грешника. «Иногда во сне угадываешь соседство другого мира и, если сон плохой, – радуешься, а если хороший, огорчаешься, – записал он 22 мая 1953 года. – Я много раз читал, что жизнь похожа на сон, и принимал это равнодушно, чаще с раздражением. Но сейчас должен признать, что чувство конца, появляющееся у меня изредка, естественное в моем возрасте, больше всего похоже на много раз пережитое во сне предчувствие пробуждения. Возможно, что ад устроен наподобие сна. Если наяву боишься больше всего внезапных бед, вдруг уродующих всю твою жизнь, то страшный сон только из этих неожиданностей и состоит. В аду страшнее всего будет вечная непрочность и несправедливость всего тобой переживаемого. Жена превратиться в змею без всякой с твоей стороны вины, младенец, неопределенно улыбаясь, пойдет на тебя с ножом, ты потеряешь силу, когда нужно отбиваться, ноги станут тяжелыми, когда надо бежать. И грешники с ужасом убеждаются, что изменения эти беспричинные, как во сне, появившись в их жизни однажды, остаются навеки. Изменения происходят в других направлениях, например, стена делается мягкой, источает рыбный запах, и грешник понимает, что рыбье брюхо служит с этой минуты ему стеной».

Евгений Львович писал эти строки в возрасте 55 лет, когда, казалось бы, еще рано было задумываться о смерти. Но именно в этот период стали уходить его ровесники из ближайшего окружения. В конце февраля 1954 года после припадка сердечных спазмов умер двоюродный брат Шварца Тоня, Антон Исаакович, с которым так много связывало его с детства и со времени совместной работы в Театральной мастерской. Евгений Львович был ошеломлен… Примерно тогда же умер художник Николай Суетин, в семье которого несколько недель после ухода от первого мужа жила Екатерина Ивановна. Крепкую связь с этой семьей Шварцы сохранили на всю жизнь. Невозможно было безболезненно пройти через эти удары судьбы.

Всем своим существом Евгений Львович отказывался примириться с мыслями о близком конце жизни. Характерен рассказ Николая Чуковского, посетившего его в Комарове в начале 1950-х. Разговаривая во время прогулки со Шварцем и Рахмановым о творчестве Толстого, он вдруг вспомнил какой-то эпизод из «Смерти Ивана Ильича». «Это плохо, – сказал вдруг Шварц жестко. – Это мне совсем не нравится». Чуковский возмутился и с пылом стал объяснять Шварцу, почему «Смерть Ивана Ильича» – одно из величайших созданий человеческого духа. Но Шварц был непреклонен. Позже, оставшись наедине с Чуковским, Рахманов сказал: «При нем нельзя говорить о смерти. Он заставляет себя о ней не думать, и это не легко ему дается».

«Испытываю судьбу, – сказал он однажды Леониду Пантелееву с виноватой усмешкой. – Подписался на тридцатитомное собрание Диккенса. Интересно, на каком томе это случится?» Ему предстояло умереть задолго до выхода последнего тома этого собрания сочинений.

* * *

Но жизнь продолжалась, а в семье Шварцев происходили и счастливые события. Первого марта 1956 года у Наташи родилась девочка, которую назвали Машей в память прабабушки Марии Федоровны. Евгений Львович, нежно привязанный к дочери, писал ей в роддом: «У нас все благополучно. Сейчас позвонил Андрюше. Он ответил тончайшим голосом, что он птенчик, что у него на диване гнездо. Я спросил, что написать маме. “Напиши, что когда она приедет домой, я поцелую ее и девочку”. – “Сестренку”, – поправил я. – “Ну, сестренку”. И у нас завязался интересный разговор о том, как он будет вас оберегать от всех опасностей. Причем, опасности, особенно людоед, интересовал его во всех подробностях. Вообще, разговаривать с ним по телефону одно удовольствие. Кончаются они тем, что он говорит: “У меня рука устала трубку держать. До свидания”. Вещи для маленькой выстираны и приготовлены. Целуем тебя я и Катя. Твой папа».

После смерти Сталина в стране постепенно началась «оттепель». Открылась правда о сталинских репрессиях, травле «космополитов», о недавнем «деле врачей» и уничтожении членов Еврейского антифашисткого комитета. Евгений Львович, находясь под огромным впечатлением от этих разоблачений, много размышлял о пережитом. Его записи этого времени полны рефлексии и осмысления собственной позиции по отношению к событиям тех лет.

«Я думал о пяти годах, прожитых в Комарово, – писал в это время Шварц. – Прежде