Праведник мира. История о тихом подвиге Второй мировой - Карло Греппи

class="sup">, [308]. Насильно вырванные из своих домов — чтобы трудиться и умереть, или трудиться до смерти, или просто умереть без лишней суеты. Они — «голод, ходячий голод»[309], [310]. И рядом были другие — те, кто намеренно сотворил с ними это.

Биография Примо Леви отображает историю. За месяцы между концом 1943 и 1945 годом его голос стал одним из самых пронзительных голосов XX века. Из эшелона, который шел из итальянского Больцано на территорию Польши, Леви сумел выбросить записку. Она была датирована 23 февраля 1944 года и подписана также Вандой и Лучианой.

Послание предназначалось их общей подруге Гвидетти Серра: «Вам факел»[311]. Это означало гордое: «Мы попали в переплет, но вы продолжайте бороться, а мы должны выжить». И как мы знаем, у него получилось[312]. Во многом благодаря Лоренцо, для которого, скорее всего, не так уж и важна была точная последовательность событий: для него «время мало что значило»[313].

Вот как писал об этом сам Леви: «История моего знакомства с Лоренцо — длинная и одновременно короткая, простая и загадочная: она отражает времена и факты, не имеющие никакого отношения к современной действительности, поэтому, думаю, и не может сегодня восприниматься иначе, как легенда, как рассказ о событиях очень и очень далеких»[314], [315].

5

Лоренцо встретил Леви через два с лишним года после прибытия в «Суисс», незадолго до своего 40-летия. Выглядел он, правда, намного старше — внешне годился Примо в отцы[316]. Такое впечатление складывается из описания их первой встречи на польской земле: старого и простого Такка, привычного к лишениям, и хрупкого молодого химика — интеллигента, которому не приходилось сталкиваться с настоящей нуждой.

Здесь стоит сделать небольшое отступление и написать, как воспринимал 40-летних Леви. В книге «Человек ли это?», которая ушла в печать в 1947 году, когда автору было 28, рассказывается о «старике Вертхаймере». Чтобы избежать газовой камеры, он явно преуменьшает возраст и говорит, что ему 45[317], [318].

Однако остальные произведения Леви, которые были опубликованы между его 44 и 67 годами, создают иное впечатление. В романе 1982 года «Если не сейчас, то когда?» (Se non ora, quando?) есть слова: «На войне старятся рано»[319]. Речь — о летчике-узбеке, который «не был таким молодым, как на фотографиях в кабине его сбитого самолета: ему, скорее всего, было около сорока»[320].

В «Звездном ключе» (1978) Фауссоне обращается к «сорокалетней, худой и сгорбленной» официантке — так обычно говорят о вышедших в тираж[321] — и цитирует известную поговорку о том, что «в сорок лет жизнь только начинается»[322]. В произведениях Леви много 40-летних и более старших персонажей. Трудно сказать, считаются ли они старыми[323]; но они определенно слишком молоды, чтобы умереть[324] или быть убитыми[325].

Сборник эссе «Канувшие и спасенные» Леви опубликовал перед самой смертью. В этом произведении Гвидо Далла Вольта, 50-летний отец близкого друга автора Альберто (которого мы узнаем позже), в октябре 1944 года был отправлен в газовую камеру. Он определен как «старик» — и в данном случае эти тревожные кавычки отражают точку зрения нацистов[326].

Мы знаем, как выглядел Лоренцо в то время. Если судить по паспорту, то в 1939 году, когда появились первые новости о начавшейся в Польше войне и практически одновременном нападении на нее нацистов и Советов[327], у него еще не было седых волос. В 1940 году он провел несколько дней (два или четыре) во французской тюрьме[328] — и седина все еще не появилась. Он постарел в один миг. Когда был признан негодным к военной службе?[329] Или когда в 1942 году оказался у ворот Аушвица?

6

В момент прибытия туда он еще не подозревал о встрече, которой предстояло изменить всю траекторию его жизни. У Лоренцо, по словам Леви[330], не было имущества, кроме двухлитрового армейского котелка, сохранившегося со времен службы в 7-й альпийской дивизии в Брешиа, пары походных ложек, серо-зеленой накидки, заштопанного свитера и некоторых мелочей, не имеющих никакой ценности. Правда, были немногие слова, которые нужно произносить с осторожностью, когда оказываешься на грани, и которые «теперь стерты от любой настоящей реальности».

Это — факты, перепутанные с вымыслом. Следом вмешивается история, которая не может быть независимой, — легенда является обязательным и очень притягательным источником. Делается попытка найти еще что-нибудь во времени, стертом из подлинной реальности, если таковая имелась.

Они стали первыми

Вы, что живете спокойно

В теплых своих жилищах,

Вы, кого дома по вечерам

Ждет горячий ужин и милые лица,

Подумайте, человек ли это —

Тот, кто не знает покоя,

Кто работает по колено в грязи,

Кто борется за хлебные крохи,

Кто умирает по слову «да» или «нет»?[331]

<…>

Примо Леви. Человек ли это? 1947[332]

Запредельное

[333]

1

Мы никогда не узнаем, сколько раз Лоренцо нелегально переходил границу с Францией, прежде чем компания G. Beotti по соглашению с I. G. Farben (Interessen-Gemeinschaft Farbenindustrie AG) отправила его на работу в Аушвиц. Но нам достоверно известно: Лоренцо не имел ни малейшего представления, что едет именно в Аушвиц III (такое официальное название лагерь получил в декабре 1943 года). В документах он именовался просто Аушвиц; изначально задумывался как спутник Аушвица I и огромного Аушвица II — Биркенау.

Промышленный комплекс Буна-Верке, возведенный I. G. Farben в ноябре 1944 года, создал еще и автономный Konzentrationslager — концлагерь Аушвиц III Моновиц[334] размером с город. От него зависела большая часть подлагерей[335], занимавших нескольких сотен квадратных километров[336]. Примерно 40 были Interessengebiet — «зоной лагерных интересов».

«На территории Буны ни травинки, земля здесь пропитана ядовитой угольной жижей и соляркой; живые здесь только машины и рабы, причем первые живее вторых»[337], — писал Леви в «Человек ли это?»[338]. Буна была городом, где ютились и погибали десятки тысяч человек. Примо Леви — сначала худой, а потом непомерно раздувшийся — оказался в той его части, куда приходили ночевать и где погибали рабы рабов.

По данным польского историка Петра Сеткевича, эксперта по Моновицу и автора объемной исторической реконструкции лагеря (которой фактически не было до 2000-х годов[339] и на которую потребовалось потратить почти два десятка лет), стараниями I. G. Farben небольшой концлагерь преобразовался «в узловой центр уничтожения евреев в Европе»[340]. В Буне, на крупнейшем производстве континента, трудоустроили тысячи рабочих, набранных практически