Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева

чин чином. «Ну, говорю, коль не судьба нам с тобою, – выпьем за нашу любовь!..» И стакан поднимаю. И он – свой. «Чокаемся?» – это я ему. В левой руке – стакан. Он как взглянул на меня – я из правой – заготовила – полную горсть стекла набитого – раз ему в его бесстыжие… Как закричал, стакан уронил, обоими кулаками глаза зачесал – ну и втёр… «Вот, – говорю, – тебе на прощанье…» И ослеп. Ну, а баба его – донесла на меня. Срок дали, три года. Как освободилась – поехала я в город ихний. Хожу мимо дома их взад и вперёд. Вижу – идёт; девочка махонькая водит его гулять за руку. Так во мне всё забилось – вспомнила, как он меня от мужа увёл! Иду мимо него, и что-то сказала. Голос узнал! Аж задрожал – а мне только и надо было, увидеть! И как она, сука, узнала, где я у людей ночевала? Арестовали меня, как без прописки, и судили, пять лет. Вот я у вас оказалась. Ничего, срок закончу, съезжу к ним, попляшу на её могиле – и назад, с большим сроком, в лагерь, в родной дом…

Ника слушает во весь слух, силясь понять. В другие дни такая красивая, милая в обхождении, обаятельная… Дивится Ника силе характера, злобе, смотрит во все глаза…

Как найти слова, чтобы её поколебать в этом решении? Пусть бы свою жизнь пожалела… Но Ника не первый год в лагере, и от мужиков такие слова слыхала… Не примет обратных слов! Простилась с красавицей, не сумела помочь. Другой мир!..

А через несколько дней переброска?.. В пересыльной тюрьме – все с большими сроками…

Женщина, очень старая, с благообразным лицом, жесты – прямо в Малом театре, классика! Ника села рядом на нары, слушает.

– Как забрали меня, за неделю – сто лет стукнуло, на суду не была. Монастырь-то наш разогнали. Тройка судила. Десять лет дали, как всем! Я уж на тот свет собиралась… – руки вверх подняла монахиня, – но уж коли правительство! – руки в стороны – приказало! – придётся жить! – Руки развела, уронила их.

«Нет, пожалуй, и МХАТ бы такую – не сыграл! – В восхищении думает Ника, не отрывая глаз от лица столетней. – Какая ирония! Живут же на свете – такие…»

– Маруся, – спросила Ника красивую молодую женщину, из ýрок – просто грёзовская головка! – ты твою тридцать шестую получила зря, тоже, как мы, – пятьдесят восьмую.

– Чего – зря! – отвечает Маруся. – Как схватила топор, как дала ему по башке – так и запрыгала голова по ступенькам… – Маруся знает, что лжёт, Ника понимает, что не так легко снести с плеч голову, но ей жалко Марусю и за ложь, и за убийство… Вздох: – Да, должно быть – не зря…

Часть VI

Повести из жизни Ники. Свобода

Глава 1

Ягья эфенди

(Начало сказки о нём)

Снова Отрадное… Из низкой двери маленькой теплицы, выбрав дыню, с ней под мышкой, со скрипкой и смычком в руках, высокий и как-то не по-мужски, а по-детски сложённый, жёлто-смуглый и чёрный, в низкой барашковой шапочке, сияя навстречу смеющимися чёрными глазками, выходит человек. Он – смотрит – молчит – улыбается.

В эту минуту, как нагретая стеклянная трубка, перегибается под углом её жизнь.

Оно вошло не страстью, конечно, и не любовью, ясно – чем-то гораздо более весёлым и детским, без имени. Скрипач был совсем как дитя. Он любил больше всего свою скрипку и бился над вопросом старой и новой музыки. Его душа была неуловима, потому что заключена в его скрипке. Она пела из скрипки, и пела такое своё, простое и ни на кого не похожее, в ней отдыхалось от всех других душ, сложных, перепутанных, трудных, – и эта душа пела о детстве маленького татарского Паганини, у кого, обратно жизни того, слепцы-родные отнимали скрипку, чтобы он был обычным татарином-хуторянином, женился бы на татарочке и имел бы много маленьких татарчат. Ягья не хотел татарчат! Он не хотел – совсем не хотел жениться, он сам ещё был так недавно мальчиком-татарчонком, с шести лет начавшим играть. Но этого не хотели родные. Ни мать, ни отец, ни братья, ни сёстры, ни дед, ни даже бабушка, добрая бабушка… Но один дядя, хитрый и толстый Курты, прищурив глаз, стал слушать игру мальчика – и вдруг стал ему другом, и купил ему хорошую скрипку, и стал увозить к себе – и у Ягьи стала новая жизнь… С победами, с радостями, с гармонией и мелодией, с контрапунктом, с прошлым татарской музыки, с будущим Ягьи. Но ему нужно опору! Может быть, он найдёт где-то в большом мире – родную крепкую душу. Но он не знает людей, он так мало их видел, у него, кроме дяди Курты, не было друга, он ещё никогда не полюбил даже ни одну девушку, девушки не понимают музыки, они могут только под музыку танцевать, и то не всегда в ритм! Он сделает революцию в музыке! (Как Мориц – на земном шаре… – с улыбкой пишет Ника на углу страницы, её перечтя.)

Ягья опрокидывает старые каноны и создаёт новые, он победит или умрёт, и ему ничего не надо, только «родная душа»!

В этот величавый и жалобный бред, в его – как он играет её! – Хайтарму – Ника вступает твёрдым и радостным шагом и пылким (оно ещё живо?) сердцем. Они уже неразлучны.

Улыбается матерински Анна. Пристально смотрит Андрей, чуть сузив глаза, потом закидывает знакомым движением голову, схватясь ладонью за лоб, и такое опьянение горечью в его сжатой челюсти, в на миг закрытых глазах…

Но уже Ника в другом кругу, в огромном кругу свободы, куда он ей открыл дверь… Она там нужна. Нота откликнулась камертону… Выпустили птицу – летит…

Ещё только Ягья увидал, как она хороша, ещё только начали его чаровать её речи, а уж Ника видит, как в глухой татарской деревне она с ним в сакле, объясняя его сумасшедшим родным, что играть на скрипке – не грех, что грех – не играть на скрипке с таким даром, Аллахом данным, как у Ягьи!

А затем вместе, всем домом, сев на мажаре, провалившись в свежее сено, едут они по всем хуторам окрестности (это уже не во сне – наяву… И скрипка и смычок – с ними!). Анне захотелось узнать окрестных людей. Андрей, Анна, муж