Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

еврейского не было. В юности, до университета, он впитал в себя исключительно польскую культуру. Тем не менее он остался формально верен еврейству до конца своих дней. Его жена, напротив того, была горячая еврейка; в доме у нее соблюдались многие из еврейских обычаев и строгие правила для Пасхи, даже в трудных условиях петербургской жизни; она была усердной посетительницей синагоги. Трахтенберг был один из талантливейших юристов. Он поступил на службу по Сенату еще до введения в жизнь новых судов (в 1866 году) и, как только образовался уголовный кассационный департамент Сената, перешел на службу в этот департамент и стал душою нового учреждения. Он быстро освоился с требованиями новых порядков и в полной степени им удовлетворял. Первые годы работы уголовного кассационного департамента составляют блестящую эпоху в жизни этого высшего судебного учреждения, которое имело функции, до того России неизвестные, и было создано в 1864 году по образцу французского кассационного суда, с существенными даже улучшениями. Судебная реформа 1864 года была одной из величайших реформ первой половины царствования Александра II и справедливо конкурирует с актом 19 февраля 1861 года об освобождении крестьян; технически она была выполнена лучше, нежели акт 19 февраля. Юристам известно, какую колоссальную творческую работу проявил уголовный кассационный департамент в конце шестидесятых и в начале семидесятых годов. В пустыне российской юриспруденции стало воздвигаться здание уголовного правосудия на началах, усвоенных цивилизованными культурными государствами. Негодный уголовный закон, отсутствие людей, которые могли бы с первых же дней великой судебной реформы 1864 года наладить дело реформированного правосудия, или, вернее, начать создавать правосудие на засоренном месте прежних судебных порядков, — все это вызвало необходимость в бдительном надзоре и постоянном мелочном руководстве со стороны суда, осуществляющего кассационный надзор за новыми судебными учреждениями и призванного разъяснять и дополнять департамента в настоящее время, удивляешься, что разъяснения приходилось издавать по вопросам, казалось бы, совершенно элементарным, Сами деятели Сената были в затруднении, как приступить к делу осуществления возложенной на них новой задачи. Обер-секретарь Трахтенберг при этих условиях оказался для департамента незаменимым работником, Благодаря его неутомимой работоспособности стало возможным рассмотреть тысячи дел в кассационном порядке за короткое время, разрешить их, опубликовать решения в Сборнике руководящих разъяснений Сената[186]. Без новых законов уголовных, без законодательных дополнений к законам об уголовном судопроизводстве суды получали твердые основания для разрешения дел в соответствии с началами науки и установившейся в лучших образцах европейского судебного опыта практики. По закону, докладывать дела и составлять мотивированные решения по ним должны сенаторы-докладчики. Но в первые годы с этой задачей громадное большинство сенаторов не могло справляться и вся тяжесть работы падала все-таки на руководителей канцелярии, и в их среде в первую голову на Г.И. Трахтенберга. Тысячи решений составлены им и написаны его рукой. Он оставил по себе истинный памятник — но анонимный, так как официально обер-секретарь в составлении решений участия не принимал.

Трахтенберг пользовался необычайной любовью и уважением в среде сенаторов и неизбежно имел большое влияние на решения самых дел. Неудивительно поэтому, что параллельно с этим влиянием, которым Трахтенберг обязан был своим личным качествам, росло и число завистников и недоброжелателей. В уголовных делах часто фигурируют две стороны, из которых одна всегда обижена решением дела в суде, и раздражение свое, по старой российской привычке, переносит на лиц, участвовавших в решении дела. Суды тогда еще недавнего прошлого приучили обывателя видеть в них черную неправду; новые суды еще не успели отучить его от уверенности, что без взятки суда не бывает. Жертвой этой привычки пал Трахтенберг. Про него стали распространять слухи о корыстном влиянии на разрешение одного дела, в исходе которого заинтересован был какой-то богатый купец. Трахтенберг должен был выйти в отставку и посвятить себя вольной адвокатуре. Но и тут встречено было затруднение: петербургский совет присяжных поверенных не принял его в сословие именно ввиду этих слухов о причинах оставления Трахтенбергом должности обер-секретаря; в число присяжных поверенных он был принят Виленским окружным судом — там самоуправление сословия присяжных поверенных еще не было введено, и принятие в число адвокатов зависело от окружного суда. В судебном ведомстве имя Трахтенберга было настолько популярно, что слухи о неблаговидном поводе его отставки не имели большого влияния на отношение к нему. Но, хотя он обладал всеми данными, необходимыми для того, чтобы занять место в первом ряду адвокатуры, Трахтенберг, проведший столько лет в атмосфере канцелярской судебной работы, не был приспособлен для адвокатского успеха. Необычайно скромный, избегавший всякой рекламы, непрактичный и вообще несколько легкомысленный в практической жизни, он не сумел использовать ни своих знаний, ни своего дарования, ни своего положения, ни даже связей, которые ему создала его бывшая служба, и расположения к нему всех его знавших. Он не сделал адвокатской карьеры, не в пример некоторым из его сослуживцев-евреев, одновременно с ним состоявших на сенатской службе, как, например, Э.Б. Банку. Ему пришлось оставить Петербург, переселиться в Самару; но и здесь также дела его были плохи; он вернулся опять в столицу и, надломленный жизнью, расстроенный в своем здоровье, скончался еще в полном расцвете умственных и духовных сил.

Если Трахтенберг по своему воспитанию и усвоенной им культуре, чисто польской, а затем русской, был чужд — в смысле духовном — еврейству, это не помешало ему во все моменты его жизни проявлять самую чуткую отзывчивость к нуждам евреев. Он был далек от еврейского народа, но он был близок ко всякому нуждающемуся в его содействии еврею. Мягкость его характера, обаятельная манера общения с людьми, бесконечная сердечная доброта, самая его внешность, наконец, напоминавшая истинного российского барина-вельможу, при доходящей до наивности простоте его, завоевали ему симпатии всех, с кем он встречался.

Я застал Трахтенберга уже присяжным поверенным. Ближе сойдясь с ним не только как с работодателем, у которого я имел некоторое время уроки в доме, но потом и как с товарищем по профессии, связанный с ним взаимной преданностью, я не мог не отдаваться печальным размышлениям по поводу неблагодарности людей и равнодушия к павшей величине. Дом Трахтенберга во времена его жизненного успеха был всегда полон; гостеприимству не было конца. Наряду с самым видным сенатором за его столом можно было встретить в былое время и простого еврея, и молодого начинающего юриста; всех он одинаково ласково принимал. Но как только он пал жертвой клеветы, от него стали отворачиваться. Мне было особенно приятно в опубликованных частях дневника Л. Гордона (в «Гэовэре»[187]) найти упоминание о Трахтенберге по трогательному