Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

я потом носила еще три года. Никто в детском доме, кстати, не заметил, что у меня появились новые вещи, которых на складе мне не выдавали. Не особо-то следили за этим. Зато я еще долго чувствовала неловкость.

Она поддерживала меня. Хвалила. Утешала, когда было трудно. И месяц за месяцем, год за годом каким-то непостижимым образом я привязалась к ней. Только вот с моей тоской по маме сделать она ничего не могла. Зато после того, как я сдала все экзамены в девятом классе на отлично, глаза Эсланды Борисовны светились от гордости и счастья. Я думала: «Ух ты, за меня радуются! Я молодец!» И за спиной вырастали крылья.

В тот год перед отъездом в ЛТО она обещала, что приедет на вокзал меня проводить. А я все время боялась – вдруг нет? Вдруг не сможет, передумает или с работы не отпустят? Последние годы я уезжала на вокзал раньше всех для того, чтобы вместе со старшими девочками вымыть вагоны, в которых нам предстояло ехать на юг. Мы приезжали за два часа до отправления поезда и мыли с хлоркой стены, полки и пол. И все это время я боялась, что Эсланда Борисовна не придет. Или что меня уже не выпустят из поезда, чтобы с ней попрощаться. Но она пришла! И мы стояли на платформе, говорили о чем-то и улыбались друг другу. А потом, уже в поезде, я прилипла носом к стеклу и увидела ее одинокую фигуру на платформе. Она махала мне рукой. Сама не зная почему, я вдруг расплакалась. Поезд начал отъезжать, колеса стучали, вагоны покачивались, а у меня случилась самая настоящая истерика. Было такое ощущение, что мое тело уезжает, а важная частичка моей души остается в Москве. Я потом долго не могла успокоиться.

Эсланду Борисовну за мои слезы потом отругали, сказали, чтобы никогда больше не смела приезжать меня провожать, потому что я «неадекватно реагирую». «Ты ее травмируешь, – убеждали опытные педагоги детского дома, – это ребенку во вред!» К счастью, Эсланда Борисова никого не слушала и с того дня стала провожать меня каждый раз, когда я уезжала. Как психолог она точно знала, что именно для меня лучше. Я бы не смогла больше пережить даже крохотного предательства без окончательной потери веры в себя и в других людей. А так я почувствовала себя нужной и ценной. Благодаря Эсланде Борисовне я наконец начала испытывать новые эмоции, связанные с другим человеком, – не только обиду и боль.

Она пробудила меня от спячки, каплю за каплей вливая в меня жизнь. Это была не любовь, ничего подобного! Тогда еще я не умела любить. Не умела сочувствовать и сопереживать. Откуда в ребенке возьмутся чувства, которых никто и никогда не испытывал по отношению к нему? Откуда взяться любви к другому человеку у того, кто не знал любви своей матери?

Глава 30. Отношения

После возвращения из лагеря, в десятом классе, я стала бегать к Эсланде Борисовне каждый день. И это еще больше возмущало педагогов со стажем. Дошло до того, что Наталья Ивановна, старший воспитатель в нашем корпусе, взялась раз и навсегда решить этот вопрос.

– Соня, зайди ко мне в кабинет, – приказала она и скрылась за дверью.

Это означало одно – будут ругать. Конечно, я испугалась и никак не могла понять за что. В отличие от остальных детей я не пила и не курила, матом не ругалась, ничего плохого не делала. В лагере распорядок не нарушала. Но Наталья Ивановна выглядела сурово. Она закрыла за мной дверь своего кабинета на ключ и начала объяснять.

– Соня, ты понимаешь, что у Эсланды Борисовны много работы? На нее одну сто шестьдесят детей!

У меня от этого предисловия сердце стало изо всех сил колотиться о ребра. Чуть не выскочило из груди.

– Ты понимаешь, что ты в детском доме не единственная? Психолог не должен заниматься только тобой!

Она говорила, а я от волнения не могла даже шевелить пересохшими губами. Только кивала.

– Я тебе запрещаю ходить к Эсланде Борисовне. – Она неожиданно шлепнула ладонью по столу. – Ты меня слышишь? Ты обязана находиться со своим классом, в своей группе. Заниматься общими делами.

Но почему?! Я не могла понять. Чем я должна заниматься? Пить вместе со своими одноклассниками? Курить? Воровать вещи из магазинов? Прятаться с мальчиками в укромных уголках? Мне все это было неинтересно! На все кружки, которые только были в детском доме, я ходила и так.

– Если я тебя еще раз увижу у Эсланды Борисовны, – Наталья Ивановна сверкнула глазами, – буду серьезно разговаривать уже с ней!

Для меня это была катастрофа. Куда мне теперь девать себя в свободное время? Чем занять? А главное, как вытерпеть эту невыносимую детдомовскую жизнь, если у меня отнимают единственное пространство, в котором я могу хотя бы на короткое время почувствовать себя в безопасности? После уроков я теперь всегда ходила к Эсланде Борисовне, чтобы перевести дух и хоть немного нормально поспать. Она включала мне музыку в своей комнате релаксации, выключала свет, и я спокойно спала там несколько часов подряд. Удивительно, но в десятом классе мне как воздух нужен был этот «тихий час». Единственный глубокий и безопасный сон в детском доме. Никто не трогал меня, не шугал. Не доставал и не гонял с места на место. Я знала, что Эсланда Борисовна не позволит меня беспокоить – скажет, что я на процедуре и входить нельзя.

Это было первое место в моей жизни, где я чувствовала себя в абсолютной безопасности. Это был первый взрослый, который сознательно оберегал меня и защищал. Не будь психологического кабинета и самой Эсланды Борисовны, я бы не пережила страшного подросткового кризиса, который, словно в воронку, засасывал меня в тоску по маме. Если бы не этот «тихий час» и возможность отключаться от внешнего мира, я бы запросто оказалась в психушке. Но никто из сотрудников детского дома, кроме одного-единственного психолога, этого не понимал.

После того разговора с Натальей Ивановной я проплакала, сидя на лестнице, несколько часов. И пару дней держалась изо всех сил – не ходила к Эсланде Борисовне. Пока она не нашла меня сама.

– Соня, что случилось? Почему ты больше ко мне не ходишь?

Я смотрела на нее – сердце бешено колотилось – и не могла ничего объяснить. Понимала, что нельзя говорить Эсланде Борисовне о том, что мне запретили. В конце концов, я не выдержала и просто расплакалась. Как всегда.

– Зайди ко мне завтра, – ласково попросила она.

А как я могу зайти, если меня увидят? Я ничего не ответила. А наутро решила пойти не одна, а в компании еще четырех ребят, которые тоже ходили к ней с девятого класса. Подумала, что если мы будем вместе, то ничего страшного. Не станут ругать. И после этого опять все наладилось.

А через пару недель Наталья Ивановна снова вызвала меня к себе в кабинет. Там уже сидела моя воспитательница, дочь Алии Имировны. И вот они опять – теперь уже вдвоем – стали мне объяснять, что я мешаю Эсланде Борисовне работать, что она интеллигентный человек и не может напрямую об этом сказать. Что я бессовестная и не понимаю простых вещей. Минут сорок они вдалбливали мне в голову всю эту ерунду, а я опять стояла и молчала, опустив голову.

Мне и сейчас трудно понять, почему они хотели отнять у меня то единственное, что позволяло мне выжить? Почему так стремились перекрыть единственный источник кислорода, которым стала для меня Эсланда Борисовна? Почему система детского дома не позволяет ребенку получить то, что нужно ему больше всего на свете, – отношения со своим собственным взрослым?! Единственная из всех, Эсланда Борисовна не лезла мне в душу, не выпытывала, почему я плачу, не врывалась в мой мир со своим уставом – просто ждала, пока я созрею, пока смогу прийти и о чем-то ее попросить. Она была готова ждать сколько нужно и при этом быть рядом. Мне понадобилось несколько лет для того, чтобы привыкнуть к ней. Слишком сильно оказались разболтаны человеческие настройки внутри меня. Слишком