Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

еще только родились, а уже были должны всем вокруг. Но ладно мы: дети-сироты – не люди. А почему с ней, взрослым человеком, педагогом, поступили вот так?! Она должна была иметь право голоса! Она же человек!

Теперь уже понимаю – сама система устроена так, что ей все равно – взрослый перед ней или ребенок. Если есть интересы системы, все отправятся в топку.

Людмила Михайловна не пошла никуда разбираться. Мы обе молча проглотили обиду. А вырученные на аукционе деньги Райка поделила между всеми классами – на какие-то «общие нужды» – и остатки раздала наличными детям, которых выбрала сама. Одной девочке дала пять тысяч за то, что она читает на конкурсах стихи, другой дала пять тысяч за выступление с танцами, еще кого-то отметила. А мне досталось только три тысячи рублей. Я не знаю, как принимались решения – наверное, их стихи и танцы были круче моих картин. Я не могу судить. Я поняла одно: только Райка могла организовать эту подлую историю. Кто бы посмел вывезти картины без спроса, договориться об их продаже, забрать все деньги? Директор точно об этом не знал, да он бы никогда так с нами не поступил.

Мне не с кем было поговорить о своих чувствах, не у кого было спросить: «Кто это сделал и почему?» У Райки – себе дороже. Имировна сама ничего не знала. Людмила Михайловна тем более. Пойти к директору я даже помыслить себе не могла. Где директор и где я! Кому жаловаться? Зачем? Все равно же ничего не изменится. Система живет по своим законам, она перемелет всех, кто мешает ей катиться по заданному маршруту.

Единственным человеком, с которым я смогла обсудить ситуацию, был психолог детского дома – Эсланда Борисовна. Я рассказала ей обо всем, что произошло, сказала, что мне жалко моих картин. А она произнесла в ответ фразу, которая показалась мне тогда неуместной и странной: «Делай добро и кидай его в воду». Я потом неделю думала об этих словах и не понимала их. Что за добро я кинула и в какую воду? Почему добро другим людям должно причинять столько боли мне? Это мне нужны были мои картины, это я любила их и хотела сохранить. Как так – все отдай?!

Но постепенно у меня в голове многое пришло в порядок. Я запомнила фразу «делай добро и кидай его в воду», а со временем она сровняла почву моих обид. Придала всему случившемуся хоть какой-то смысл.

И мы с Людмилой Михайловной стали готовиться к выставке с нуля. Конечно, уже не было никакого настроения. Конечно, делали все на скорую руку, да и времени совсем не осталось. Но жизнь шла своим чередом.

Глава 28. Профессия

Однажды утром в конце десятого класса я, как всегда в субботу, сидела в кабинете ИЗО. Преподаватель пошла зачем-то к завучу, а через некоторое время они вернулись вдвоем, сели напротив меня, и Людмила Михайловна спросила: «Сания, а ты не хочешь пойти в какой-нибудь художественный колледж или институт?» Я не ответила тогда, но серьезно задумалась. В тот же день полистала проспект, в котором были описаны все колледжи и институты Москвы, – он лежал у нас среди книжек в групповой. Эту информацию готовили специально для нас. А потом решила записаться на курсы – лишь бы в детдоме не сидеть – и стала ездить на дни открытых дверей во все профильные учебные заведения. Сама, скажу откровенно, никогда бы не решилась пойти на художника. По-прежнему не считала, что у меня есть какой-то особый талант. Хотя после аукциона все-таки изменила отношение к своим картинам – видела, что людям они понравились, значит, в них было что-то ценное не только для меня. Но сама собиралась в медицинский, возможно, в Сеченова: очень любила химию и биологию. По этим предметам у нас была прекрасная учительница.

Спасибо Людмиле Михайловне, она вселила в меня уверенность. Я обошла несколько учебных заведений и в итоге попала в колледж номер тридцать шесть имени Фаберже. Вошла и буквально за секунду почувствовала – вот оно! Место моей мечты! Мне все и сразу понравилось. Атмосфера, рисунки, огромный музей студенческих работ. Я как будто попала в другой мир – новый, свободный – и тут же сказала себе: «Хочу!» Это было желание такой силы, что не могу его передать. До этого единственное, чего я по-настоящему хотела, – увидеть маму. А тут загорелась идеей учиться. Почувствовала, что пазл внутри сошелся.

За моим первым осознанным желанием стояла огромная работа одного важного для меня человека. Он появился в моей жизни давно, но только в девятом классе я впервые почувствовала, что начинаю постепенно привязываться и доверять. И меня это – на удивление – не испугало. Следом за доверием пришли первые в жизни отношения. Они развивались медленно, но стали для меня надеждой. Стали первыми уроками чувств и желаний.

Я обязательно о них расскажу.

Итак, я записалась на курсы. На живопись, на рисунок – и стала приезжать в колледж четыре раза в неделю. А чтобы не сидеть в детдоме оставшиеся дни, не находиться в одном помещении с Имировной, которая бесила меня все больше, пошла еще в один колледж на подготовительные курсы по математике и русскому языку, хотя мне это совсем не требовалось. Уже тогда понимала, что хорошо сдам ЕГЭ. Но подготовка была бесплатной – для меня самый походящий вариант, – и весь одиннадцатый класс, шесть дней в неделю, я уезжала после школьных уроков из детского дома.

Кстати, именно в то время я, наконец, стала Санией. Пришла на первое занятие в колледж Фаберже, меня там спросили: «Как тебя зовут?» – и я без тени сомнения ответила: «Я – Сания». Хотела выйти в новую жизнь новым человеком: сильным, напористым, решительным. Я никогда раньше такой не была, а вот мое имя – было. В нем, как в драгоценной шкатулке, хранились чистота и мощь, талант и вера в себя. Я решила, что стану привыкать к своему настоящему имени, как бы это ни было трудно спустя семнадцать лет. Но оно «село» на меня идеально, словно влитое, и очень быстро – всего за несколько дней. Я нравилась себе в новом обличье и чувствовала уверенность. Когда в детском доме по старой привычке кто-нибудь называл меня Соней, я раздражалась. И старалась сделать все возможное, чтобы как можно реже появляться там. Сознательно избегала и воспитателей, и детей.

Приходила в группу после седьмого урока, быстро переодевалась и ехала на курсы. На обед мне времени не хватало. В колледж я приезжала к четырем, в семь курсы заканчивались, и я ехала в детский дом. Ужин у нас был в шесть, и никто, конечно, не ждал до восьми или девяти вечера, чтобы меня накормить. За редким исключением, никого в это время на кухне уже и не было. О том, голодная я или нет, сотрудники не думали – в детдоме жило около ста шестидесяти детей, не будут же они за каждым следить. И мамы, чтобы переживала «покушала – не покушала», там не было. Я брала из своих денег по сто рублей через день и покупала в ларьке рядом с колледжем любимую шоколадку за пятьдесят рублей. Весь день жила на одной этой шоколадке, и мне было нормально. Я настолько сильно хотела вырваться из детдомовских стен, что не замечала ни голода, ни усталости. Вся моя жизнь оказалась сосредоточена в будущем, в настоящем меня просто не было. Я приходила поздно вечером, вычеркивала в самодельном календаре еще один день жизни в детском доме, считала, сколько осталось до выхода, падала в кровать и сразу же засыпала – сил не оставалось вообще. Но это было здорово! Я летала.

Когда приходила в колледж на рисунок и живопись, испытывала невероятные чувства – вставала за мольберт и понимала: вот это – мое! Это настоящая жизнь! Удивительное ощущение, словно в меня входит что-то новое и я в этом останусь. Конечно, мне многому предстояло научиться. В то время в моей палитре не хватало многих цветов – как я не умела испытывать радость, восторг, счастье, а тем более любовь, так и мое зрение не улавливало многих красок. Это оказалось удивительным образом взаимосвязано. Передо мной, например, ставили коричневую вазу и говорили: «Ты видишь, вот здесь на этой вазе фиолетовый цвет?» Но я