Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

Казбек Жиренчин уже после реализации предложений комиссии Гирса писал, что «царское правительство получило неоплачиваемую из центра низовую администрацию, беспрекословно выполняющую все указания своего начальства и при помощи которой царская администрация, почти без участия своих чиновников удовлетворяла потребности царской казны по сбору податей и налогов»[513]. Аналогичным образом Екатерина Правилова указывала в отношении управления Туркестаном, «как в отношении кибиточного сбора с кочевого населения, так и в отношении танапа и хараджа правительство «благоразумно устранило себя от сбора податей»[514]. Объективно стремление российских властей снизить затраты на содержание низовой администрации отвечало общей логике организации империи.

В частности, после освобождения крестьян в 1861 году, функции низовой администрации перешли к крестьянской общине. Она отвечала за сбор налогов, призыв новобранцев на службу, выполнение повинностей. Естественно, что затраты государства здесь были минимальными. В противном случае государству пришлось бы существенно увеличить размер административного аппарата. При размерах Российской империи и очевидном недостатке средств в государственном бюджете это могло бы стать слишком разорительным мероприятием.

Но по большому счёту именно это обстоятельство и заложило основы различий в организации управления между колониями России и Британии. Так, в Британской Индии англичане создали всю систему управления целиком — от образовательных учреждений по подготовке кадров до администрации и судов, куда эти кадры потом шли работать. Со временем все эти учреждения приобрели автономный индийский характер. В то время как в Казахской степи Россия пошла на консервацию местных общественных отношений, не имея ни желания, ни возможностей для организации новой системы управления. С одной стороны, это можно считать учётом культурных традиций местного населения, в данном случае казахского. С другой — это, собственно, и было отказом от модернизации по европейской или даже по российской модели. Несомненно, что и во второй половине XIX века между двумя данными моделями была довольно существенная разница, которая отражалась и на разнице подходов к управлению зависимыми территориями.

В частности, британцы исходили из субъектности зависимых территорий, будь-то они населены европейскими переселенцами, как в Австралии или Канаде, или местным азиатским населением, как в Индии. Для управления субъектом необходимы были соответствующие институты, обеспечивающие его самоуправление и желательно самофинансирование. Британцы старались избегать брать на себя лишние расходы на управление колониями. В Российской империи по сути логика была примерно такой же, здесь также не хотели много тратить на зависимые территории.

Но разница заключалась в том, что британцы ради снижения затрат повышали степень субъектности колоний с тем, чтобы полностью передать им ответственность за финансирование их текущей деятельности. В то время как Российская империя, напротив, сохраняла полный контроль над зависимыми территориями, а снижение затрат было связано с консервацией их положения. Даже введение выборов в казахских волостях было вызвано исключительно желанием снизить затраты на управление без повышения субъектности.

Естественно, что это находилось в русле общей российской практики, которая применялась в том числе и в российских губерниях. Просто практика была связана с вертикалью власти и любые попытки введения самоуправления были встроены в такую вертикаль. Но вследствие разницы в образе жизни и традициях ведения хозяйства казахи, как и остальное мусульманское население Средней Азии, несмотря на декларируемое сближение с сословием сельских обывателей России тем не менее оказывались в отдельной системе управления. Очевидно, что отсутствие в этой системе изменений со временем закрепляло различия между казахами и среднеазиатскими мусульманами с остальным населением империи. В то же время те изменения, которые периодически происходили в сословии сельских обывателей России в процессе реформирования российского общества в конечном итоге оказывали прямое влияние на ситуацию в том же традиционном казахском обществе. Потому что они находились в одном географическом и политическом пространстве. При этом интересы собственно российских сельских обывателей имели безусловный приоритет.

Фактически изоляция, консервация, отсутствие изменений, в том числе институциональных, отказ от субъектности традиционных обществ казахов и среднеазиатских мусульман превращали их в нечто вроде лишнего элемента конструкции российской государственности. Этого бы не происходило в ситуации, если бы они были обычными внешними колониями, как та же Индия. При этом они были слишком значительной величиной, чтобы рассчитывать на возможность, если не поглощения, то хотя бы игнорирования. К примеру, если говорить о кочевых народах Сибири, Поволжья и Северного Кавказа (калмыки, туркмены Ставрополя, буряты, алтайцы), они были весьма немногочисленны и проживали чересполосно с русским населением. В то же время многие оседлые мусульмане, например, татары, давно находились в составе России и также не составляли большой компактной группы. К тому же их историческая память о самостоятельности была очень давней, к середине XIX века прошло уже 400 лет с момента падения Казанского ханства.

В то время как мусульмане Средней Азии и в меньшей степени казахи были сравнительно недавно присоединены к России. Они всё ещё фактически сохраняли статус внешней для Российской империи территории, не были полностью интегрированы в её состав. Очевидно, что столь значительная группа компактно проживающего населения, к тому же, занимающего большую территорию, создавала для российских властей серьёзный вызов. Во многом поэтому решения относительно тех же казахов являлись реакцией на произошедшие изменения, связанные с переходом Казахской степи в статус внутренней провинции империи и носили промежуточный характер.

В октябре 1868 года было принято Временное положение об управлении в Уральской, Тургайской, Акмолинской и Семипалатинской областях. Эти четыре области были составлены из прежних областей сибирских и оренбургских казахов, Семипалатинской области и части земель Уральского и Сибирского казачьих войск. Таким образом, была произведена унификация управления населением внутренних степных районов. Прежние округа и дистанции были ликвидированы. Вместо них создана единообразная система, в основе которой находились аулы (от 100 до 200 кибиток), которые объединялись в волости (от 1000 до 2000 кибиток). Аульные старшины и волостные управители избирались выборщиками и в то же время могли быть отставлены представителями российских властей.

Собственно, старшины и волостные представляли собой низовую казахскую администрацию. При этом их содержание осуществлялось за счёт средств, собираемых с населения вместе с основным налогом кибиточным сбором (параграф 79)[515]. Последнее было важно, потому что подчёркивало, что за волостными стоит вся мощь российского государства. Волостные управители согласно параграфу 84 объединяли полицейскую и распорядительную власть и отвечали за сбор налогов, обеспечение порядка и т.д. Формально это может считаться введением в жизнь казахского общества выборного начала. В то же время в следующем параграф 85 указывалось, что волостные управители находятся в непосредственном подчинении уездного начальника и выполняют все его распоряжения[516]. Очевидно, что здесь речь не идёт о самоуправлении. Волостные управители фактически