Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

одновременно колониальная администрация в обоих регионах (Северном Кавказе и Казахской степи. — Прим. авт.) начинает проводить политику разграничения и даже противопоставления адата и шариата как источников местного обычного права»[538]. Хотя Паоло Сартори и Павел Шаблей полагали, что в случае с казахами противопоставление адата и шариата носит искусственный характер. По их словам, «указание на то, что бий наряду с «народными обычаями» руководствуется правилами шариата, контрастировало с господствующим представлением о существовании некоей традиционной модели судопроизводства, игнорировавшей шариат»[539]. Вполне возможно, что в обычном праве казахов использовались элементы шариата и, наоборот, шариат не игнорировал местные традиции, пусть даже они не были кодифицированы. Но на самом деле это не слишком принципиально.

Более важно, что адат в отличие от шариата не вёл к консолидации общества на политической или религиозной платформе, он не создавал условий для принуждения к ней. Российские власти увидели именно это обстоятельство. Они отдавали себе отчёт, что шариат теоретически способен к мобилизации, он включает в себя элементы принуждения. В то время как адат ориентирован на урегулирование отношений на местном уровне. Здесь главным элементом организации выступает род, племя, община, с которыми России будет легче справиться. В этой связи можно вспомнить историю с многолетним противостоянием российской армии с имаматом Шамиля на Восточном Кавказе и сравнительное быстрое завоевание Западного Кавказа. В первом случае российские войска имели дело с мобилизующей силой шариата, который способствовал объединению многих общин Чечни и Дагестана. Во втором случае России противостояли отдельные общины шапсугов, убыхов, абадзехов, которые были разбиты по отдельности.

Характерно, что Валиханов, который критиковал шариат и распространение исламских обычаев среди казахов, полагал, что с позиции родоплеменных отношений будет проще двигаться к большей степени модернизации казахского общества. Если исходить из такой логики, то выступление Валиханова против исламских традиций было направлено против консервации казахского общества на том уровне, на котором находился мусульманский мир во второй половине XIX века.

Но парадокс ситуации заключался в том, что Временное положение 1868 года также вело к консервации на уровне родоплеменных отношений. Российские власти в целом не стремились к модернизации традиционного казахского общества, скорее всего, они не видели в этом особенного смысла. В связи с этим очень показательны разделы Временного положения, посвящённые образованию у казахов. Выше указывалось, что Положение ограничивало мусульманское образование. Соответственно, если бы шла речь о модернизации, то логично было бы поставить вопрос об образовании, альтернативном исламскому. Однако этот вопрос обсуждается в данном документе крайне скупо. В параграфе 262 написано, что «при уездном управлении полагается иметь общую школу для всех без различия народностей». В параграфе 265 говорилось, что казахские дети могут поступать в школу, расположенные в русских станицах и селениях, по распоряжению местных обществ[540]. В этой связи можно вспомнить упомянутую выше записку Гирса.

В ней указывалось, что «открытие вакансий для киргизов в местных русских низших и средних учебных заведениях есть простейшая и лучшая мера для усиления средств просвещения этого народа. Не ставя народ этот в исключительное положение, она открывает его детям те же источники образования, что и для русских детей, даёт им возможность пожинать те же плоды, поступая на службу на общих основаниях»[541]. Текст данной записки исходил из довольно идеалистических представлений и Временное Положение 1868 года это подтвердило.

Хотя предусмотренное им открытие вакансий в русских школах, возможно, и способствовало бы увеличению образованных людей среди казахов. Однако оно было поставлено в зависимость от доброй воли сельских и станичных обществ, что без сомнения, было сдерживающим фактором. Кроме того, заявленное открытие общих школ при уездных управлениях не было обеспечено соответствующими финансовыми источниками. В параграфе 263 есть только нечёткие указания на «особые суммы», которые должны отпускаться согласно местным потребностям. Конечно, утверждение властями образовательных программ или выдача ими же разрешений учителям принимать к себе на дом казахских детей было фактором достаточно мелочного бюрократического контроля, но более значимое влияние оказывало отсутствие определённого финансирования[542]. В целом такой подход мог означать только некоторое увеличение числа образованных казахов, которые прошли бы преимущественно русские учебные заведения. Но во всём этом не было системы, тем более такой, которая была бы ориентирована на модернизацию. Скорее речь шла о подготовке отдельных лояльных российским властям казахов, которые могли бы выступать посредниками между ними и традиционным казахским обществом. При этом последнее сохраняло свою неизменность и, соответственно, архаичность.

Наверное, сложно было ожидать другого подхода к управлению своими окраинами от централизованной бюрократической империи. Тем более когда в самой России в 1860-х годах проходили масштабные реформы. Гораздо более логичным было законсервировать ситуацию на зависимых территориях, решив при этом тактические вопросы, связанные с их текущим управлением. В то же время в данном контексте сложно было говорить о модернизации традиционных обществ Средней Азии и Казахстана. Для российского государства в это время более логичным путём выглядела консервация.

Характерно, что примерно в это самое время в Британской Индии реализовывалась концепция модернизации для местного традиционного населения. И это также происходило с целью решения вопросов управления зависимыми территориями. Очевидно, что все изменения в колониях Британской империи происходили согласно модели, принятой в Великобритании, точно так же как в Российской империи система управления зависимыми территориями строилась, исходя из российского образца. Разница между двумя имперскими моделями заключалась в том, что британская основывалась на самоуправлении, где важную роль играл представительный орган. В то время как российская опиралась на централизованную бюрократию, которая, в свою очередь, являлась основой для деспотической власти.

В связи с этим очень показательно мнение российского автора И. Филиппова, который в 1910 году выпустил в Ташкенте книгу о местном самоуправлении в Британской Индии. Он как раз сравнивал российский и британский подходы к управлению зависимыми территориями. «Где же истина в отношении способности туземного населения к самоуправлению — на стороне ли наших публицистов, боящихся, что в Средней Азии, где на 1 европейца приходится 14 туземцев, азиатские народы задавят русских, или на стороне британцев в стране, где на 1 европейца приходится 1000 туземцев, причём британцам подобные страхи и в голову не приходят. Истина, несомненно, находится на стороне англичан. Разномыслие же происходит оттого, что наши публицисты применяют к нашему туземному населению свои несовершенные и малоприспособленные к жизни формы самоуправления, англичане же руководствуются в этом отношении своими формами, во многом отличными от наших, во многом своеобразными и в значительной степени практичными и во всяком случае заслуживающими внимательного изучения не только со стороны руководителей судеб русских окраин, в том числе