Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

После долгих уговоров Репин с отчаянием начал работу заново. «Надо было, по мнению м-м Виардо, взять другой поворот – другого профиля – этот не хорош у Ив. Сергеевича…» После этого началось долгое, старательное писание и долгое, терпеливое позирование Ивана Сергеевича, которое, как считал Репин, уже не увенчалось успехом. Этот портрет Тургенева позднее был приобретен Саввой Ивановичем Мамонтовым, который в свою очередь подарил его Румянцевскому музею. Репин с горечью вспоминал: «Теперь я не знаю, где этот портрет; но каждый раз я не могу равнодушно вспомнить записанную сверху голову, которая была так удачна по жизни и сходству».

Вот как описывал Репин первую встречу с мадам Виардо: «Как-то утром Ив. Серг. особенно восторженно-выразительно объявил мне, чтобы я приготовился: сегодня нас посетит м-м Виардо… Звонок!.. И я не узнал Ив. Серг. – он уже был озарен розовым восторгом! Как он помолодел!.. Он бросился к дверям, приветствовал, суетился – куда посадить м-м Виардо!.. М-м Виардо, действительно, очаровательная женщина, с нею интересно и весело. Но на нее не надо было глядеть анфас – лицо было неправильно, но глаза, голос, грация движений!.. Да, эта фея была уже высшей породы…»

Мадам Виардо заказала свой портрет русскому художнику Харламову, и он сумел ей угодить. После этого он получил заказ написать портрет мужа Полины Луи, а позднее и портрет Тургенева. Харламов стал пользовался в салоне Виардо репутацией талантливейшего из русских художников, живших в ту пору в Париже. Так считали супруги Виардо, а за ними то же самое стал утверждать и Тургенев. Надо сказать, что это воспринималось русской колонией художников в Париже несколько болезненно, и такая реакция была, конечно, оправданна. Харламов ни в какой мере не мог сравниться ни с Репиным, ни с Поленовым, ни даже с Савицким или Боголюбовым. Но престиж Харламова у Виардо был незыблем…

Во многом благодаря знакомству с Тургеневым и супругами Виардо, их протекции и заказам, Харламов за один год сделал стремительную карьеру. Выставленные в Салоне 1875 года портреты Полины и Луи Виардо работы Харламова сделали блестящую рекламу, поддержанную Тургеневым. Именно по его совету Эмиль Золя, посылавший в петербургский «Вестник Европы» свои «Парижские письма», посвятил Харламову восторженную статью. В харламовских портретах Золя увидел «дебют крупного таланта». Другой рецензент отмечал «мощь, энергию, уверенность лепки, глубину и жар колеров».

* * *

Но все это была внешняя блестящая сторона медали, а ее оборотную, темную сторону, свои чувства и грустное настроение в те же годы описывал Тургенев в посланиях близким друзьям: «Флоберу, 27 октября 1872 г. Любезный друг, в четверг я навестил свою дочь; вернулся оттуда в пятницу, с большим трудом. Ночь с пятницы на субботу я провыл от боли; сегодня боль утихла, но колено сделалось величиною с голову, и вот я прикован к постели по крайней мере на две недели. Это одиннадцатый припадок подагры! Согласитесь, что мне исключительно везет. А поэтому я дал себе слово не трогаться с места до весны, до того времени, когда поеду в Карлсбад на воды. Фу, жизнь становится уж слишком противной; меня от нее начинает прямо-таки тошнить. Если захотите меня повидать, вам придется приехать в Париж. Приезжайте 9 ноября, это день моего рождения, а я давно уже обещал дочерям г-жи Виардо устроить им в этот день вечеринку с танцами, хотя обстоятельства складываются так, что у меня нет особых оснований радоваться, что я родился в этот день. Впрочем, танцевать будут внизу, а мы с вами побеседуем наверху, и я прослушаю конец Антония (если вы его привезете), ибо он интересует меня, несмотря на все мои немощи и на отвращение к жизни. Напишите мне словечко: я совсем пал духом. Тем не менее сердечно обнимаю вас. Ваш И. Тургенев».

Эта желанная встреча не состоялась, так как именно в этот день, 9 ноября, у Тургенева случился двенадцатый приступ подагры, один из самых тяжелых. В письме к Пичу от 18 ноября 1872 года он писал: «Не могу не поблагодарить вас, хоть и с опозданием, за ваши пожелания ко дню моего рождения, но и не скрою, что, вероятно, как раз в ту самую минуту, как вы брались за письмо, я от всей души проклинал этот злополучный день».

Париж, 48, rue de Douai, Флоберу: «Пятница, 8 ноября 1872 г. Любезный друг мой, с некоторых пор мы пишем друг другу очень грустные письма; от них веет недугами, смертью; это не наша вина, но надо постараться встряхнуться… Не знаю, что бы я сказал вам, знаю только, что продолжительная и сердечная беседа принесла бы облегчение нам обоим. Ах, но как же устроить эту беседу? Проклятая подагра как будто разжала когти, но нечего и помышлять о поездке: я теперь уже хожу, – хромая, без сапог, – но еще не выходил из своих двух комнат».

С каждым разом приступы подагры становились все длительнее, этот одиннадцатый приступ, который начался еще в октябре, не прекратился полностью до зимы. Тургенев писал: «Не надеюсь на выезд я раньше весны. Да, впрочем, я стал к этому давно равнодушен: ничего так не старит и не разочаровывает, как подобная немощь, – одно скверно – мучиться надо. Но ведь этому помочь нельзя». А в марте 1874 года случился новый приступ подагры: «Меня снова посетила подагра, и вот я более недели лежу и сижу дома без ноги».

Тургенев бы и рад посвятить себя творчеству, но обстоятельства против него – он болеет и пишет Полонскому в октябре 1874 года: «Мое здоровье все неудовлетворительно, и я не такой молодец, как ты, – не могу заставить свое тело работать, когда душа немощна и хандрит». Однако наступали периоды просветления. «Вчера был у меня великий С.П. Боткин и, ощупав меня всего, особенно остался недоволен моими коленями, в которых свирепствовала подагра, и присоветовал мне прибегнуть к электричеству. Я со вчерашнего вечера начал себя тормошить этой новой методой». Удивительно, но этот метод реально помог, и Тургенев на некоторое время полностью избавился от мучительных болей.

Поистине жизнь Тургенева в этот парижский период колеблется, как маятник, между двумя состояниями – долгими болезненными приступами, а при первом же облегчении – поездками в Россию, где он раздобывает «пенензу», как он шутливо называл деньги.

* * *

Жизнь в Париже недешевая, и ему надо было содержать семейство Виардо, ведь не ахти какие деньги зарабатывала певица своими