Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Евреи жуть какие хитрые люди, везде пролезут.

К нам в лито не каждую неделю, но раз в месяц приходила Ксана, располневшая и староватая для нас тетка, учительница в вечерней школе. Ее все знали, и все к ней хорошо относились. И она ко всем. Как к дорогим и младшим.

Вот я дождался, когда она придет, и подкатился к ней. То-се, мой собственный аттестат одни тройки и единственная четверка, хорошо бы переучиться в вечерней школе. Мне бы и медаль хотелось получить, да боюсь, списки сверят, меня поймают. Она говорит:

— Это легко, у нас много таких. Приходи к директору тогда-то и туда-то, только не говори, что один аттестат уже имеешь, скажи, закончил девять классов давно, справка затерялась. (А списки никакие не сверяют, еще ж не наступила эра компьютеров.) Будешь хорошо учиться, будет тебе пряник, свисток и медаль.

Директриса оказалась молодой женщиной, она выслушала меня и сказала:

— Такое часто бывает. К нам с такой проблемой многие приходят. Я вас возьму с испытательным сроком на две недели. Если за это время выяснится, что вы не справляетесь с программой, вы будете отчислены.

Через две недели вся школа знала, что пришел гений. Во время уроков дверь открывалась, и какие-то чужие учителя заглядывали, чтобы на меня, как гений выглядит, посмотреть. Похоже на то, как во время следствия на бульваре Франко следователи, в прошлом соседи, заглядывали на меня шестнадцатилетнего. Смешно было с физичкой. Молоденькая училка, может помоложе, чем я. А что? Закончила в семнадцать, сразу поступила в пед, в двадцать один — дипломированный учитель. А у нее уже был, набежал кое-какой стаж. Стал я отвечать, сформулировал закон, написал формулу, решил задачу, что-то совсем легкое, и тут только посмотрел на нее. Говорят, челюсть отвисла. Не было. Но очки запотели, ртом воздух ловила:

— Вы из дневной школы?

— Давно уже, лет пять тому назад…

— Неет, всеее равнооо, срааазу видно.

Я стихи наизусть шпарил, много дат и имен исторических знал, математичка просто не смогла доскрестись до того, чего я не знаю. Я таблицами логарифмов свободно пользовался — неслыханное для вечерней школы дело. То, чего я не знал, и она не знала, забыла.

Ребята были в основном взрослые, я едва ли не самый молодой. В нормальной школе они бы учиться не смогли, требования разные, но некоторые старались. Одна пара — парень и девушка — на основе старания стали нежно дружить и через три месяца поженились.

Меня приспособили помогать. Особенно по математике. А ребята, да и девушки, попадаются исключительно тупые. Они формулировки наизусть заучивают, но и намека нет, когда и как эти формулировки можно использовать. Задача в словах формулируется, но у них никаких подозрений нет, как сделать, чтобы эти слова были записаны в виде формул.

Был один здоровенный парень, уже отсидел, он очень хотел вылезти из блатной в нормальную жизнь, не стеснялся по пять-шесть раз за день спрашивать у меня, что на что нужно умножать. Как-то выполняем мы с ним: я делаю, а он пыхтит, себе в тетрадь переписывает, какие-то простенькие алгебраические преобразования. Это в левую часть со знаком минус, 6 — общий коэффициент, сокращаем, и вышло аЬ, деленное на 3. Тут его осенило, он понял и в расчете на мою похвалу уточняет:

— На куб деленное, да?

— На шар.

Я купил себе новое пальто, для меня это большая редкость — событие, его в тот же первый день украли с вешалки. Хорошее было пальто. За 60 рублей, неношеное.

И был в выпускных классах этой вечерней школы только один молоденький пацан, вполне еще дневного возраста.

Дима Диджиокас

Его звали Дима Диджиокас — грек.

Есть во мне такой магнетизм, не знаю уж, следует ли им гордиться: попадаюсь, оказываюсь в ситуации, где большинство больше, старше, сильнее меня. А если такие, как я, и меньше, то жмутся ко мне, ищут во мне защиту. Ну, Гулливер!

Вот так и этот Дима стал моим добровольным адъютантом. Он пришел в эту школу, перепрыгнув через класс, хоть и не еврей, тоже решил смухлевать, получить аттестат зрелости на год раньше.

Оценки его не интересовали. Но учиться ему было трудно. Огромна разница между требованиями дневной и вечерней школы, но и чтобы перескочить через девятый класс, нужен разбег. Для гуманитарных наук разницы нет. Новое не базируется на старом, не покоится на нем, а лишь его дополняет. Изучал историю Европы, вернулся к своей стране, что пропустил? Неважно. То же и в литературе. Кто заметит, что вылетела вся зарубежная литература?

Другое дело — математика, физика, даже химия. Не знаешь, что бывают валентности, окислы, основания, кислоты и щелочи, можешь надолго зависнуть. Дима занимался, очень хотел прорваться. Я помогал ему по физике и математике.

Но это вовсе не то, что я хочу сказать.

Есть у меня в компьютере такая папочка-файл: «Мои гении». Куда занесены люди, отмеченные Господом. Там есть и о Диме.

Сначала о самом понятии гений.

Ясности нет. Поднялся выше, обогнал свое поколение, увидел больше, перспективу увидел, у него щелкнуло, парадоксов друг…

Крайне неопределенно.

Те, о ком статьи в энциклопедии. Ну да, верно. Но это ведь значит, что о своих современниках — гениях мы уже не узнаем, наши внуки только. А скольких людей провозглашали гениями годами, веками позже их безвестной гибели, позорного нищенского конца. И где гарантия, что мы уже сейчас знаем всех гениев, скажем, восемнадцатого века? Что не отыщут еще двух-трех через пару столетий?

Хочется критерия. Чтобы можно было узнать в лицо.

У нас в эмиграции был друг высокого роста, профессиональный музыкант, альтист, сейчас концертмейстер альтов в Норвежском национальном оркестре. Марк Тух. А у Марика любимое словечко: «безумно». В смысле оооочень. Безумно хорошо, безумно плохо, безумно много, безумно глупо и безумно умно…

И еще выше ростом брат и сестра Саша и Нина — врачи. У Саши — «умно», вроде хорошо, правильно. А у Нины именно что «гениально». Гениальный рассказ, шутка гениальная, кофточка, облако на небе…

Размышляя о природе таланта, я пришел к выводу, что талант — это внимание. Умение удержать внимание на интересующем тебя предмете. Всего на несколько минут, двадцать секунд. И откроется. Сумел сосредоточиться на общении с Господом всего-то на 20–40 секунд, и молитва пройдет. Удержать внимание,