Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

культу дома их господина. Кроме того, постоянная и энергичная проповедь киников, а в особенности стоиков, об общечеловеческих правах, в том числе и правах раба, — проповедь, разбивавшая высказанное еще Аристотелем мнение о принадлежности рабов к низшей ступени человечества, надо полагать, изменила господствовавший тогда взгляд. Следует предположить, что раз было дано согласие на участие раба в собраниях, то дальнейших препятствий к тому уже не ставили, поскольку это, конечно, не мешало намерениям господина. Другими словами, раб, прислуживавший при доме господина, по всей вероятности, пользовался относительно меньшей свободой, чем рабы, занятые торговлей и ремеслом, которые пользовались во многих отношениях самой широкой самостоятельностью. Во всяком случае, рабы находились в зависимости от доброй воли своего господина, и данное раз разрешение могло быть взято обратно в любой момент.

Вполне понятно, что иной раб во имя свободного исповедования своей религии, а равно во избежание всяких нравственных опасностей, постоянно угрожавших ему благодаря его положению, стремился к тому, чтобы приобрести свободу. Это было осуществимо лишь в виде милости господина, в награду за особо ревностную службу, а также по иным исключительным причинам, как-то: в случае смерти господина, как особая почетная награда со стороны государства и т. п., или же свобода приобреталась путем выкупа — конечно, если на таковой последовало согласие господина. В последнем случае сумму выкупа надлежало собрать всей общине или же некоторым членам ее, ибо имущества, которое тогдашнее право позволяло приобретать рабам (peculium), вряд ли всегда хватало для уплаты выкупа.

Сообразуясь с таким положением вещей, Павел, вероятно, советовал воздерживаться от выкупа даже в тех случаях, когда он был возможен, 1, 7, 21: его принципом было избегать излишнего отягощения общин. Впрочем, он имел в виду еще иной, высший моральный мотив: исповедание христианства во всяких данных Господом созданных условиях, I, 7, 17. Быть верным, послушным и добросовестным рабом — в этом именно проявлялась моральная сила нового христианского духа. В стремлении к освобождению сказывался, надо думать, часто лишь порыв к свободе, который, хотя бы и вызванный и подкрепленный христианством, внутренне не имел ничего общего с ним: так же, как, например, социальное возбуждение крестьян в XVI веке отнюдь не было связано с проповедью Лютера о свободе христианина. Павел указывает на совершенно обратное: Христос, не принесший рабу внешней свободы, дарует ему внутреннее освобождение. Эта мысль аналогична рассуждению Эпиктета, который и сам был рабом, — что хороший раб нравственно стоит выше, чем плохой господин. Но мысль апостола имеет еще совершенно иную силу, совершенно иное практическое значение: раб в христианской общине действительно может достигнуть личного равенства, и в этом кроется залог возможного и для него по милости Божьей, одинакового для всех, величия и блаженства.

Таким образом, рабство утратило свой устрашающий характер. Павел охотно пользуется рабством для иллюстрации мысли о принадлежности христиан к Богу, Римл. 6, 18, 22, «ибо вы куплены дорогою ценою», 1, 6, 22; 7, 23.

Иначе складывались взаимоотношения между рабом и господином, которые оба были христианами. Об обязанности господина отпускать раба на волю вовсе нет речи, и мы еще увидим, что Павел и не думает требовать этого. Но свободному внушается, что он сам является рабом Христа, стало быть, должен будет держать ответ пред Господом не только за себя лично, — 6, 19, — но и за вверенные ему души. Об обращении с рабами-язычниками господ из христиан нигде в посланиях не упоминается. Для иллюстрации же положения рабов-христиан в христианских же домах мы имеем поучительный пример в лице Стефана, Фортуната и Ахаика. Я предполагаю, что последние два принадлежали к дому первого, иначе говоря, к семье в римско-юридическом смысле этого понятия. Они сопровождали своего господина во время путешествия к Павлу в Ефес. Несмотря на то, что роль первого, как господина, является несомненной, I, 16, 15, Павел называет обоих последних наряду с первым: как братья во Христе, они были апостолу одинаково дороги.

Приблизительно также обстояло дело и по отношению к женщинам. Мы, к сожалению, слишком мало знаем об их роли в общественной жизни позднейшего периода античности. Роде, подчеркивающий, что обычаи в различных городах были крайне несходны между собою, вполне прав. От просвещенного Коринфа со смешанным населением мы вправе ожидать меньшей строгости, чем то засвидетельствовано для старомодных Афин той эпохи. Различны были отношения и в пределах отдельных сословий. Строгие правила, существовавшие для почтенных женщин и девушек буржуазных кругов, не годились для женщин высших кругов и были невыполнимы для женщин рабочих классов. К тому же вся масса невольниц была свободна от соблюдения этих правил, не говоря уже о лицах, занимавшихся бесчестившими их профессиями, большею частью тоже принадлежавших к невольницам. Если, с одной стороны, для порядочной женщины посещение театра считалось неблагопристойным, если она шла в храм не иначе, как с закрытым на восточный манер лицом, то рядом с этим женщина легкого поведения беспрепятственно показывалась всюду. Коринф был переполнен гетерами. Ведь было же, как рассказывает Страбон, в одном только храме Афродиты, расположенном на Акрополе, более 1000 храмовых прислужниц, принесенных в дар богине мужчинами и женщинами.

Мы не можем знать, каков был женский элемент христианской общины. Конечно, к общине, как и к прозелитам синагоги, принадлежали и порядочные женщины лучших классов, но, как в ней же, были и невольницы, и женщины, бывшие до обращения в христианство распутными. Евангелие ведь обращалось именно к грешникам, и в этой среде оно находило себе наибольшее количество последователей.

Уже это соображение дает нам представление о тех трудностях, которые представлял для христианской общины женский вопрос: привыкшая к строгим нравам почтенная матрона должна была сидеть рядом не только со своею рабынею, но и с бывшею развратною женщиною! Должна ли была первая снять с лица покрывало, которое она привыкла носить вне дома, или же, наоборот, вторая — покрыть лицо? Следовало ли ввести в правило ту свободу, то равенство с мужчинами, которое установилось в общественной жизни по отношению к гетере, или же целомудренное уединение и подчинение, что были установлены обычаем по отношению к порядочной женщине? В религиозном отношении Евангелие признавало полное равноправие между мужчиною и женщиною, быть может, еще определеннее, чем это признавалось в культах язычников и имело место в иудействе: не следовало ли вывести из этого и заключение о правовом положении в общине?

Более свободное, прогрессивное направление, как в других случаях, оказалось сильнее. Среди свободомыслящих, с которыми мы еще ознакомимся ближе, эмансипированные женщины играли, вероятно, главную роль. Они, несомненно, были наиболее сомнительным