Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

речи, Он давал таинственное познание, обращал необразованных людей в пророков и учителей, побуждал к различным актам деятельной любви, направляющей мудрости, приносящей себя в жертву преданности; внешним образом Он проявлял себя в чудесах, исцелял болезни, двигал горы! Из людей, чувствовавших себя беспомощными и угнетенными, Он создал сонм верующих, преисполненных силы и мужества.

Это единение духа находило себе внешнее выражение в богослужебных собраниях членов общины. И в этом вопросе наши сведения о внешней стороне сводятся почти к нулю: когда и где сходились, как часто и с какими, всегда ли одинаковыми, целями. Можно предполагать, что община пользовалась гостеприимством в доме одного из наиболее зажиточных своих членов. Сначала это был, по свидетельству Деян. 18, 7, соседний с синагогой дом прозелита Тития Иуста; а позже, как можно думать на основании Римл. 16, 23, — его заменил дом Гая.

Упоминание о сборе, I. 16, 2, заставляет предполагать, что первый день недели (наше воскресенье) в отличие от иудейской субботы и в воспоминание воскресения Господня был днем регулярных собраний. При этом следует различать собрания, исключительно преследовавшие цель поучения, и собрания, преимущественно носившие характер вечери любви; последние происходили, без сомнения, по вечерам.

Для нравственной оценки этой жизни, посвященной служению Богу, крайне важное значение имеет то обстоятельство, что — как приходится признать — все члены общины принимали в них живое и даже активное участие. Отнюдь не существовало еще различия между действующим духовенством и приемлющей общиной. Каждый принимает участие, каждый содействует взаимному назиданию. «Когда вы сходитесь, и у каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть откровение, есть язык, есть истолкование», — говорит Павел, I. 14, 26. Великое богатство общины, о котором свидетельствует Павел, воздавая за него благодарность Богу, в том именно и заключалось, что Дух проявлялся в столь многообразных действиях, I. 1,4, 26. Но здесь же крылась и опасность. Прежде всего опасность беспорядка. При отсутствии единого мощного руководства, при чрезвычайной экзальтации смута была почти неизбежна: в то время как один еще пророчествовал перед общиной, другой, охваченный духом, также срывался с места и, не выждав, начинал громко говорить. Иной в экстазе произносил странные нечленораздельные звуки, говорил языками, как тогда выражались. Хотя это было непонятно, тем не менее имело, по общему мнению, глубокий смысл, и некоторые получали дар истолкования языков. Не успевал еще один разъяснить истинный смысл сказанного языками, как уже начинал кричать другой такой же истолкователь, считавший, что он лучше понимает смысл толкуемого, I. 14, 27 сл. Нам трудно составить себе удовлетворительное представление о той живости, с какой все это происходило, живости, обусловленной необычайной возбудимостью южан. Можно было бы видеть, однако, во всем этом знак того, что Дух этот ниспослан был от Бога, если б только дело не доходило до нежелательных крайностей.

Тем не менее очевидно, что Павел высокого мнения об общине, раз он при всем настойчивом требовании порядка полагается в деле устранения указанных темных сторон ее жизни на благоразумие и самообладание самой общины. Он не думает о средстве позднейшего времени — ограничить всеобщую свободу речи, сконцентрировать дело назидания в руках одного или немногих лиц: «Вы все, один за другим, можете пророчествовать». Он лишь предписывает, чтоб при каждом собрании говорило не более двух или трех пророков и двух или самое большее трех глоссолариев, включая одного истолкователя; они должны говорить поочередно, а не беспорядочно. Если на другого снизойдет Дух, то первый должен сесть (разумное средство предупреждения длинных речей). Охваченный духом может и должен настолько владеть собою: «духи пророческие послушны пророкам».

Вторая опасность заключалась в ложной оценке подобного проявления Духа: чем чудеснее, тем божественнее — это было ходячее мнение, сказывавшееся также и здесь, в христианской общине. В самом деле, раз Дух признавался за божественную силу, преимущественно влиявшую на физическую жизнь, то было вполне естественно видеть проявление самых могущественных действий Духа там, где наблюдалось особенно сильное нарушение естественных функций. В этом взгляде мы находим, вместе с тем, подтверждение невысокой нравственной ценности такого воззрения: оно слишком сильно напоминало старое языческое представление о мантике, которое ждало оракула Божьего от неодушевленных предметов, как, например, чана у дуба Зевса в Додоне, или из уст жрицы, находившейся в наркотически отуманенном, исступленном состоянии. Простая же форма трезвого поучения, в которой Павел усматривает не меньшее проявление божественной благодати, I, 12, 28, — вовсе почти не ценилась: требовалось пророчество или глоссолалия. Последней при этом, в силу ее непонятности, отдавалось предпочтение перед первым, так что все хотели обладать этим даром и нередко полагали, что владеют им. Павлу приходится самым настойчивым образом подчеркнуть, что все духовные дары (харизмы), как обнаружение Духа Божия, I, 12, 1-3, имеют одинаковое право на существование, I, 12, 1-30; но что надлежит стремиться к высшему, более ценному, 12, 31-14, 1. Величие измеряется не чудесностью явления, но тою ценностью назидания, какую проявление харизмы имеет и по отношению к другим, 14, 1-25. Говорящий языками должен поэтому молиться о ниспослании ему дара истолкования, 14,13; поэтому пророчеству должно оказывать предпочтение перед глоссолалией (глаголанием языками) 14, 1 сл. В конце концов, и здесь определяющим является долг любви, 13; только проявление духовной энергии оказывает потрясающее действие и на неверующего, 14, 23 сл. Такое удивительное проявление моральной оценки, которое Павел рисует здесь с натуры, подтверждается и позднейшими аналогиями.

Если в данном случае оценка коринфянами духовных даров по внешней форме их выражения свидетельствует о недостаточной глубине их нравственного понимания, то и в отношении крещения мы замечаем то же самое. Здесь проглядывает уже тенденция приписывать известному акту таинственную силу внешнего воздействия; тенденция, которая в дальнейшем развитии привела к созданию христианских таинств. Насколько апостол был далек от такого воззрения, показывает его замечание о крещении, I, 1, 14 сл.: самое совершение обряда крещения Павел считает делом второстепенным и предоставляет его своим помощникам; он же сам, апостол, призван к более важному — к проповеди Евангелия о распятом Христе. Здесь мы видим полнейшую противоположность современной нам практике, где каждому кандидату открывается свободный доступ к проповеди, совершение же таинств предоставляется только посвященному духовенству. Исходя из воззрений Павла, я не думаю также, чтоб апостол одобрял обычай, приводимый им в качестве доказательства надежды коринфян на воскресение, обычай или, вернее, дурной обычай — принимать святое крещение для умерших, I, 15, 29. Этот обычай можно объяснить себе не иначе, как предположив, что христиане в сердечной любви к умершим родственникам, желая доставить им благословение христианства, иными словами — будущую