Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

сношения возведены в систему взаимной эксплуатации и обмана до такой степени, как в древности, — и в настоящее время еще в южных странах, — там дело не может обойтись без столкновений. И вполне естественно, что где существовала правильная судебная власть — в чем именно и заключалось преимущество римских колоний перед другими провинциальными городами, — там подобные тяжбы решались перед лицом обычного общественного судьи. При столкновениях христиан с язычниками другого пути не было. Но и разрешение тем же обычным путем споров христиан между собой вовсе на самом деле не столь удивительно, как кажется нам, смотрящим на подобного рода факты в освещении, которое им давал Павел.

Но продолжительное соприкосновение с внешним миром представляло, конечно, различного рода опасности для внутренней жизни коринфских христиан. С волками жить — по волчьи выть; и кто спорит со стоящими ниже себя по развитию, тот опускается на их уровень. Поэтому понятно, что апостол так настойчиво требует от христиан возможно большего изолирования себя от окружающего мира; в этом отношении он является, впрочем, выразителем мнения значительной части самой общины. Не следует также забывать, что сам Павел был иудей; как бы решительно он ни порвал внутренне с узкими предрассудками своих соплеменников и единоверцев, все же его основные точки зрения были совершенно иного характера, нежели у большинства обращенных им в христианство. Для иудея как такового обособленность от всего языческого разумелась сама собою. Иудей, конечно, вел дела с язычником — впрочем, и здесь по воззрениям более строгих раввинов следовало ограничиваться известными отраслями торговли, — но он ни в коем случае не должен был вести с ним знакомство, если хоть сколько-нибудь держался иудейства. С соплеменником же иудея связывали самые тесные узы, нередко родственного характера. В синагоге иудеи находили не только юридическую защиту при своих столкновениях с внешним миром; она являлась для них безусловно авторитетным третейским судом и в их внутренних распрях. Принимая во внимание их обусловленные всем этим воззрения и настроения, мы поймем контраст между Павлом с частью христианской общины, с одной стороны, и указанным выше поведением — с другой, конечно, более значительной, части общины.

Меньшинство требовало полного устранения себя от всего, что так или иначе было причастно идолослужению. Вход в языческий храм, все равно — для удовлетворения ли личного религиозного чувства, или только для участия в жертвенном пиршестве, считался безусловно оскверняющим, а потому решительно осуждался. Ходивший в гости к язычнику вызывал, по меньшей мере, серьезные нарекания. Ведь обсуждался же вопрос, не опасно ли для христианина вкушение идоложертвенного мяса в том случае, когда он не знает, что оно идоложертвенное! Не следует, однако, упускать из виду и тонкого различия между взглядами апостола и коринфян. По существу они почти сходны, но обоснования их различны. Наиболее щепетильной частью коринфской общины явно руководило воззрение, — заимствованное из иудейства, но вполне понятное также и у обращенных язычников, — по которому язычество как таковое производит телесное осквернение через действующих в нем демонов. При этом понимание осквернения было чисто материалистическое. Раз животное принесено в жертву языческому богу, т. е., выражаясь иудейско-христианским языком, идолу, то демон, находящийся в этом идоле, овладевает животным и заполняет все его части. Если после этого какая-либо часть животного не употребляется в жертву, а идет в продажу на рынок, то все же она осквернена уже демоном, и демонское в ней переносится на человека, вкушающего от нее, безразлично, знает он или нет, какое это мясо. Античные идеи как язычества, так и иудейства — представлять религиозные действия в общественной форме — возрождаются здесь, на христианской почве, в усиленной более тонким религиозно-нравственным чувством форме. Павел очень тонко отмечает это, говоря о таких христианах: они еще едят мясо, как идоложертвенное, из привычки к идолам, I. 8, 7; иными словами, они приписывают еще идоложертвенному мясу то же действие, какое привыкли признавать за ним, когда верили в идолов; только теперь это действие является для них не благодатным, а приносящим проклятье.

Павел смотрит иначе: он полон бодрой веры в то, что пророки правы, считая языческих богов за «ничто» (элилим вместо элогим). Это сделалось ему очевидным именно тогда, когда он ближе познакомился с язычеством. Во всем язычестве, конечно, всюду действуют демонские силы, мощь которых слишком явно чувствовалась, но демон и идол не одно и то же; жертва идолам не входит непременно в категорию оскверненного демоном. В общем, однако, — и это апостол воспринял от своего Господа, а не принес с собою из иерусалимской школы раввинов, — нельзя понимать религиозно-нравственные действия внешне механически: все определяется здесь сознанием. Таким образом, он безусловно разрешает идоложертвенное мясо, раз оно поступило на рынок; вполне последовательно, думает он, даже, что христианин, приглашенный к язычнику, может и должен есть от всего, что ему предлагается, если только не было специально подчеркнуто, что пища идоложертвенная. Но наряду с этим он считает посещение пиршества в храме недопустимым именно потому, что там с полной очевидностью выступает религиозный характер трапезы. Апостол допускает посещение христианами языческих домов; однако он говорит об этом в тоне, равносильном решительному неодобрению. Для Павла главное «совесть», и характерно, что на первый план он выдвигает чужую совесть, все основывая на долге любви. Эта последняя требует бережного отношения к более слабому брату; для него идоложертвенное мясо еще не безопасно; когда он видит, что брат-христианин смело ест оскверненную пищу, то это либо оскорбляет его — и тогда братское единение рушится — или, что еще хуже, он сам делает то же; а так как он не обладает для этого внутренней свободой, то и поступает, следовательно, против своей совести. Это тягчайший грех, который влечет за собою смерть. Но и нехристианину христианин должен оказывать известное внимание: какой соблазн для язычника, если он видит, что христианин, гнушающийся, как ему известно, идолослуже-ния, вкушает, однако, от жертвы. Язычник пригласил к себе старого знакомого, несмотря на внутреннее отчуждение, происшедшее между ними после обращения последнего в христианство, и радуется, что тот пришел. Он далек от мысли чем-либо оскорбить его, соблазнить. Но он считает долгом предупредить христианина, что одно из блюд — пища, запретная для него; ибо это идоложертвенное мясо. Но христианин говорит: «это ничего», и ест оскверненную пищу. В данном случае важно не мясо как таковое, но принцип — есть или не касаться; важно заключающееся в нем открытое признание: я — христианин. В употреблении идоложертвенного мяса кроется, наконец, большая опасность — Павел подчеркивает это особенно