Созвездие рязанских маршалов - Александр Фёдорович Агарев

С очередным ранением А.Н. Мелехин оказался в госпитале в г. Саратове:

«Я лежал в ветеринарной академии (в то время – госпиталь № 360), а напротив, помню как сейчас, оперный театр Чернышевского. Более-менее оправился, направили в выздоравливающую роту. Была такая организована рота, где через месяц тебе делают комиссию: или на фронт, или домой, или куда-нибудь ещё…Я пробыл в этой выздоравливающей роте месяца полтора, и меня признали годным для отправки на фронт. А мне, представляешь, каждое движение болью отдаёт! Осколок-то первый ещё во мне сидит! С первого ранения!

Когда стали готовить на фронт, я уже перешёл на «тридцатьчетвёрку». То были более современные, хорошие машины, с широкими гусеницами, мотор дизельный. А движение рычагами настолько тяжёлое, что у меня воспалилось плечо. Всё заплыло так, что жизнь осталась на волоске. Меня срочно в операционную: спустили гной, удалили осколок, вылечили, и…с танков меня списали. Я уже был негоден для танков. Осколок мне отдали, я носил его некоторое время в кармане, в тряпочке завёрнутым. Носил при себе, окроплённый такой, коричневой окраски. Но там же, в госпитале, и потерял его. Перед выпиской. Бельё меняли, а обратно мне его не выдали».

После удаления осколка А.Н. Мелехин был признан негодным к службе в танке. Его часть планировали отправить под Сталинград, но переменили решение.

А.Н. Мелехин был направлен в 28-й запасной стрелковый полк (командир – полковник Горилик). Полк дислоцировался в семи километрах от г. Аткарск Саратовской области (в 100 километрах от Саратова). Хлеб там не выпекали, а должны были привозить из Саратова. Его не привозили по 5–6 дней. В условиях суровой зимы 1941–1942 гг. бойцы получали один котелок с одним стаканом муки на двоих, эту порцию заливали горячей водой, размешивали – вот и весь рацион. Такое питание получали они и утром, и в обед, и вечером. Многие в роте слепли от такой кормёжки – нападала куриная слепота.

«Но, – как отмечал А.Н. Мелехин позднее, – всё-таки выжили!»

Ближе к маю 1943 г. полк был отправлен на Центральный фронт, под город Гжатск (затем – г. Гагарин). Ещё в январе 1943 г. полк, к которому был приписан А.Н. Мелехин, готовили на фронт под Сталинград, даже выдали полушубки. Когда же был окружён Паулюс, как говорил А.Н. Мелехин: «нам под Сталинградом делать было уже нечего, и нас бросили на защиту города Москвы».

Он вспоминал:

«Мы стояли в обороне до 16 августа: с мая месяца и до 16 августа. А 16 августа началась канонада. Наша артиллерия била по противнику.

Столько было набито! В солнечный день мы смотрели на небо, как через закопчённое стекло. Разговаривать было невозможно. Всё гудело!

Когда пошли в наступление, то на первой линии обороны почти никакого сопротивления не приняли. Немцев захватили врасплох. Немцы – народ более или менее аккуратный. У них траншеи в рост человека, внизу канавки и небольшие колодцы для стока воды на случай дождя, заложенные палочками. Они делали «лисьи норы». У них были и мешки спальные, утеплённые. Некоторых немцев захватывали: ни одного ранения, а мёртвые. На второй линии сопротивление встретили, но небольшое. На третьей – ещё меньше. Мы же шли на Смоленск. Взяли город Ельню. Вернее, 30-го августа мы вошли в уже горящую Ельню!»

Немцы отходили. Но они сжигали за собой целые города: Вязьма, Гжатск и другие города Смоленской области, где были деревянные дома, пылали. 3 июля 1943-го г. А.Н. Мелехин был ранен в третий раз. Он рассказывал:

«Так получилось. Поднял руку, а в этот момент пуля прошла, по касательной, по голове (по кости) и в руку. Пуля какая-то странная была, похоже, заражённая, потому как рука высохла сразу. Это было моё последнее ранение. Лежал я на станции Удельная, город Москва. Там был санаторий МВД, который занимал военный госпиталь. Оттуда меня на шесть месяцев отправили домой».

Впрочем, 9-го мая 1944 г. он снова был признан годным к военной службе и отправлен… в Калининское танковое училище. Училище было разбомблено. Курсанты временно занимали казармы, которые ещё Ленин организовал, – между Люберцами и Люблино – в Кузьминках, в лесах. Алексей Николаевич отмечал:

«Питание – прекрасное!! Преподаватели – прекрасные!! Мы прожили так всего три или четыре месяца. В ноябре 1944 г. другое училище, которое раньше эвакуировали в Свердловск, пришло к нам, вернулось, так сказать, на своё место. А нас куда? – В Кострому!

Там мы заняли корпуса училища по переподготовке офицеров. Нас в Кострому, а те курсы – на их старое место, в Ленинград. И вот сюда, в Кострому, мы прибыли в ноябре месяце: картошка не рыта, капустка вся заморожена в полях! На сутки – 800 грамм хлеба и 30 грамм масла. Мы ломами картошку рыли! Голод был страшный!

Я подумал: надо что-то решать. В это время был я уже старший сержант. Начальником училища был генерал-лейтенант Мельников. А полковник Лишневский – его заместитель по политчасти – знал меня не как командира, а как секретаря комсомольской организации. И когда узнал, что я подал рапорт на демобилизацию, вызвал меня и говорит:

– Зачем ты едешь? Куда ты едешь?! Ты – тракторист. У тебя никакой специальности нет. Такая разруха! Ну, сейчас у нас плохо. Но через год будет здесь хорошо. Не уходи! Делаешь ты ошибку.

– Нет, – говорю, – Я наголодался в армии, ещё и тут… Я поеду.

– Ну, езжай! – говорит. – Давай с тобой так договоримся – мы тебя отпускаем на два месяца; ты приедешь, убедишься, что ты сделал ошибку, что ушёл из армии. Тогда пиши письмо мне лично. Я свяжусь с Рязанским облвоенкоматом, а Рязанский облвоенкомат даст указание Милославскому райвоенкомату. И тебя опять призовут и отправят к нам.

– Хорошо! – говорю. Так и договорились.

Приехал я домой и действительно убедился, что сделал ошибку. Опять меня поставили, понимаешь, военруком. Получал 16 килограмм хлеба и 700 рублей денег. В то время эти деньги были, так, чепуха. Картошку гнилую собирали и ели. А после меня ещё… – два брата и две сестры!».

Перед отъездом в училище по просьбе матери Алексей поехал на Милославский рынок, продал овцу, купил мешок муки. На обратном пути решил полакомиться купленными на рынке семечками. Ехать до с. Мураевня, где жила семья Мелехиных, надо было 18 километров. И ничего не предвещало беды, но через трое суток, когда пришла пора отправляться в дорогу, Николай свалился в тифозной горячке – в