Анастас Микоян. От Ильича до Ильича. Четыре эпохи – одна судьба - Стас Намин

сидит в кресле с пустым бокалом любимого грузинского вина в руке. В сердце, в голове, как в бокале, тоже было пусто, но он знал, что это ненадолго. Он поспит до утра, а завтра снова возьмется за дело.

Позже Микоян звонил Хрущеву, всеми забытому, и поздравлял с наступлением нового, 1965 года. После смерти Хрущева Микоян был единственным из членов высшего руководства страны, приславшим на похороны именной венок «Никите Сергеевичу Хрущеву от Анастаса Ивановича Микояна»[468].

Формально Микоян после смещения Хрущева с 15 июля 1964 года по 9 декабря 1965 года был первым человеком в стране, председателем Президиума Верховного Совета СССР.

25 ноября 1965 года Микоян отпраздновал свое 70-летие. 4 декабря он направил в президиум ЦК прошение об отставке, однако оставался членом президиума Верховного Совета СССР до 1974 года. За всю историю страны Микоян оказался единственным руководителем высшего уровня, ушедшим на покой по своей инициативе.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Фрагмент рабочей протокольной записи пленума ЦК КПСС 13–14 октября 1964 г.

АП РФ. Ф. 3. Оп. 67. Пакет 223. Черные чернила. Автограф.

Опубликовано: Никита Хрущев. 1964: Стенограммы пленума ЦК КПСС и другие документы. М.: МФД: Материк, 2007. С. 217–226.

т. Шелепин. Т. Микоян ведет себя неправильно, послушать его.

т. Микоян. Т. Суслов прав – прямо говорит, – решение съездов правильно.

Стабильный состав Президиума – может управлять страной.

Во внешней политике – вначале Хрущев мало владел внешней политикой, [затем] быстро овладел.

Суэц – не были в состоянии войны, [но] риск был.

Берлинский вопрос – я выступал против.

В общем правильно.

Кубинский кризис – спорил.

Подводный флот послать – сама идея на грани авантюры 51.

О Синьцзяне – опасные высказывания 52.

Блестящие беседы с иностранцами.

Вспыльчивость, раздражительность – правильно.

Игнатов подзуживает.

Нет мстительности.

(Я называл т. Косыгина в Председатели [СМ СССР]).

Идет на смелое выдвижение людей.

Кадры неплохие.

Окружение – отделить тт. Малина и Шуйского.

Личные письма – не согласен.

Подсовывали цифры, Старовский путает 53.

Не надо Хрущеву все брать на себя.

По поводу обкомов – сначала я возражал.

Неправильное отсечь.

Т. Хрущева разгрузить, должен оставаться у руководства партии 54.

Глава 16. 1963–1964. Театр на Таганке

1

РЕКОНСТРУКЦИЯ

1964 год

Москва

На одном из спектаклей Театра на Таганке весной 1964 года в антракте Микоян заметил среди зрителей знакомую фигуру. Это был поэт Евгений Евтушенко, худой, изящный, в превосходном костюме. Евтушенко тоже увидел Микояна. Анастас Иванович попросил охранника пропустить знаменитого поэта.

– Рад вас видеть, Женя, – сказал Микоян.

Евтушенко произнес дежурные фразы, поинтересовался здоровьем и самочувствием, а затем, дерзко улыбаясь, поинтересовался, может ли он задать рискованный вопрос.

– Любой, – ответил Микоян и пошутил: – Не связанный с разглашением гостайны.

– Скульптор Эрнст Неизвестный, – Евтушенко продолжал улыбаться, удерживаясь в шутливом тоне, – рассказал мне недавно… Помните декабрь 62-го, встречу с деятелями культуры на Ленинских горах? Товарищ Хрущев накричал на Эрнста Неизвестного. Причем это было уже во второй раз. Сначала он накричал на него в Манеже, на выставке, а потом – на официальной встрече. Товарищ Хрущев сказал: «За то, что вы делаете, у нас сажают на десять лет!»[469] Я тогда возражал Хрущеву, помните?

– Помню, Женя, – ответил Микоян, – вы и Андрей Вознесенский тогда доказали свою отвагу.

– После этого в перерыве, – продолжал Евтушенко, – все обходили Эрнста Неизвестного стороной как чумного. А сам он уже готовился как минимум уезжать в ссылку. К нему подошли только вы, Анастас Иванович. Подошли и тихо ему сказали: «Не волнуйтесь, товарищ Неизвестный, дураков у нас везде хватает, и в политбюро тоже». Скажите, это правда?

Микояну нравился Евтушенко. Нравились его стихи, его смелость, нравилась даже катившаяся за ним слава скандалиста, нахала и баловня судьбы, исключенного из школы и Литературного института, но при этом умудрившегося стать самым молодым 20-летним членом Союза писателей СССР. Евтушенко был совсем не похож на литераторов сталинских времен, всегда напряженных, всегда бледных, как бы застывших от вечного страха ошибиться, потерять работу, оказаться в лагере или у расстрельной стенки. Евтушенко олицетворял новое поколение, свободное, рвущееся в будущее. Собственно, ради таких, как Евтушенко, талантливых, бесстрашных, раскованных, и была начата десталинизация. Более того, молодой и не ведающий страха поэт стал верным союзником Хрущева и Микояна в деле разоблачения культа личности.

Эрнст Неизвестный, Никита Хрущев и Анастас Микоян на выставке «ХХХ лет МОСХ» в Манеже в Москве в 1962 году

Осенью 1962 года один из помощников Хрущева показал первому секретарю машинописную копию стихотворения Евтушенко «Наследники Сталина», созданного еще в 1957 году и с того времени распространявшегося в самиздате, – Хрущев лично распорядился опубликовать стихотворение. 21 октября 1962 года, в канун Карибского кризиса, «Наследники Сталина» были опубликованы в «Правде»[470]. С этой публикации начался период, который историки позднее назовут «хрущевской оттепелью». Если доклад Хрущева на ХХ съезде распространялся только среди членов коммунистической партии, то широкая и публичная критика сталинизма началась много позже, осенью 1962 года, именно с появления стихотворения Евтушенко в главной газете СССР. Спустя три недели, 18 ноября 1962 года, журнал «Новый мир» напечатал еще одно знаковое произведение – повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

К тому времени Евгений Евтушенко уже был знаменит, несколько раз начиная с 1961 года посещал Кубу, собирал там материал для произведений, посвященных кубинской революции, позже выпустил поэму в прозе «Я – Куба». Эта поэма легла в основу сценария одноименного фильма М. Калатозова. Это не могло пройти мимо внимания Микояна, имеющего непосредственное отношение к созданию социалистической Кубы, и с осени 1962 года у него сложились товарищеские отношения с молодым поэтом[471].

Сейчас Микоян положил руку на плечо Евтушенко и наклонился ближе.

– Во-первых, Женя, – ответил Микоян, – то, что я сказал товарищу Неизвестному, останется между ним и мной. Во-вторых, я употребил не слово «дураки», а другое, более точное, – Микоян улыбнулся и добавил: – В-третьих, мне кажется, вам нужно меньше интересоваться внутренними отношениями в политбюро, вы же не политик.

Евтушенко гордо вздернул острый подбородок.

– Я больше чем политик, я – поэт! – и тоже улыбнулся. – И потом, как же нам, поэтам, не интересоваться делами политбюро, если оттуда в нашу сторону идет такая жесткая критика? Мы все тогда были в ужасе!

– Знаете, Женя, – сказал Микоян, – эта жесткая критика, как ни парадоксально, на самом деле может иметь положительный эффект. Товарищи из политбюро, – Микоян решил аккуратно избегать упоминания фамилии Хрущева, – понимают, что где-то допустили некоторый перегиб. Больше вам скажу, товарищи из политбюро сожалеют о допущенной грубости в адрес деятелей культуры, и, я думаю, дело дойдет до того, что обиженным товарищам будут принесены извинения в той или иной форме. Если бы