Эстафета любви - Илья Бровтман

class="v">А может, чтобы выбить эту дурь,

Отдать на поругание солдатам

Такую вот любительницу бурь?

Но делать эту мерзость он не будет.

Не много проку от таких потех.

А если отпустить? Пусть это чудо

Расскажет тем, кто посылал на грех.

Они решат, что их она предала,

А вслух сказал: — мадам, Вы рветесь в бой.

Но воевать с девицей не пристало —

Идите лучше к маменьке домой…

Прошло три дня. Настало воскресенье.

Он этот эпизод забыть не мог.

И размышлял об этом злоключении,

Когда задребезжал дверной звонок.

В дверь проскользнула девушка, в вуали

Сказав ему браслетами звеня:

— Полковник, Вы мне сердце разорвали

Считают все изменницей меня.

Душа моя находится в смятении

И мне уже не мил весь белый свет.

А Вы причина этих треволнений, —

И вынула из муфты пистолет.

Молчал полковник. Дуло задрожало,

И, силы не найдя нажать курок,

Её рука безжизненно упала.

Из глаз полился горьких слёз поток.

Он к ней шагнул, обнял её за плечи,

Смахнув слезу ладонью со щеки.

— Пускай поплачет — слёзы душу лечат,

Всей логике житейской вопреки.

Она теперь для схватки не годится,

И никогда не сможет убивать.

Обычная слезливая девица

Готовая влюбляться и рожать.

В нем ощущалась ласковая сила,

И сразу стал уютен этот дом.

Она свои страдания забыла,

Уткнувшись в грудь широкую лицом.

Ещё вчера готовая на  муки,

Она желала прошлое забыть.

Ей, захотелось, чтобы эти руки,

Могли её от боли защитить…

Рассветный луч скользил по одеялу.

Она к нему прижалась чуть дыша.

А он был рад, что рядом с ним лежала

Ещё одна спасённая душа.

Она  бежала вскоре из столицы.

Иллюзиям конец, поплыл вокзал.

И только плод под сердцем у девицы

Об этой ночи ей напоминал.

Глава 4. Борец 1917

Его фортуна видимо любила:

Полковничьи погоны на плечах.

В руках ещё недюжинная сила,

И мудрость седовласая в руках.

Он был сорокалетним ловеласом,

Но никого не называл женой.

А вскоре генеральские лампасы

Ему на галифе пришьёт портной.

Октябрь холодный шёл на смену лету.

Страну накрыл волны суровый вал.

Двадцатый век, летящий над планетой

Семнадцать лет, все планы поломал.

«Авроры» залп эпоху катаклизмов

Открыл, не нанеся большой урон.

Жандармский корпус как оплот царизма,

Был в тот же день декретом упразднён.

Когда у власти бывшие бомбисты

Ломают Храм и  топчут в грязь венец,

Не нужно быть пророком — фаталистом,

Чтоб знать: — не за горами твой конец.

Держава, как карета без возницы

Несётся без дороги напрямик.

Решился он уехать за границу

Когда в толпе погиб знакомый шпик.

Легко ступать по лабиринтам жизни

Когда тверды и воля и рука,

И знаешь как наречие отчизны

Четыре европейских языка.

Россию рвёт на части лютый хищник,

А он её не в силах защитить.

Что может сделать одинокий сыщик?

Но не привык полковник слёзы лить.

Смотреть на это — нет страшнее пытки.

Отважиться не сложно на вояж,

Когда ты одинок и все пожитки

Уместятся в дорожный саквояж.

Значки с шинели сняты и погоны.

Не лишняя она в такой мороз.

И тащит в неизвестное вагоны,

Пыхтящий как старуха паровоз.

Встречает неприветливо на сходнях,

Пугая неприглядностью картин.

Страдающий как грешник в преисподней,

От голода и холода Берлин.

Чем заниматься бывшему жандарму?

Как прокормиться в городе чужом?

С борьбой французской он знаком не даром.

Его Поддубный побеждал с трудом.

Хозяин балагана рад был встрече.

В трико борцовском в цирке шапито

Он на ковре боролся каждый вечер,

И победить его не мог никто.

Так день за днём, собрав свои пожитки,

Фактически за кров и за харчи,

Он по дорогам колесил в кибитке.

И тосковал по Родине в ночи.

Непросто человеку жить на свете

Когда вся жизнь нелепая возня.

Диктует путь непостоянный ветер,

А все слова — пустая болтовня.

Всё время вместе и всё время рядом,

Живут артисты, как одна семья.

И как-то незаметно взгляд за взглядом

В него влюбилась женщина — змея.

Она была стройна и белокура.

Не пряча под ресницами лазурь,

Душой неугомонная, Лаура

Предвестницей была любовных бурь.

Стыдливая, невинная девица

Скромна и холодна казалась днём,

А ночью становилась как тигрица,

И жизнь его наполнила огнём.

Как бабочка, под куполом порхая,

Плясала гуттаперчиво она,

А по ночам, усталости не зная,

Была от ласк неистовых пьяна.

Так жизнь немного смыслом наполнялась,

Пока один знакомый генерал

О том, что войско на Дону собралось,

Ему, случайно встретив, не сказал.

Полковник был взволнован не на шутку.

Он офицер и должен воевать,

И ехать, не колеблясь ни минутки,

В Россию, в добровольческую рать.

Всю жизнь полковник  за престол и веру,

За Родину и правду воевал.

При этом он не разу револьвера

Из кобуры своей не доставал.

Ему обычных слов всегда хватало,

Чтоб выяснить кто прав, кто виноват.

А этим необузданным вандалам

Крови хотелось больше во сто крат.

Каким же руководствуясь законом,

Подаренную Богом благодать,

У тех, кто добровольно снял корону,

Смогли, рукой не дрогнущей отнять.

Мятежникам, смутьянам нет прощенья.

Сверкающий на солнце лес штыков,

Терял свой блеск по мере продвижения,

Тускнея от крови большевиков.

Жгли как огнём погоны и лампасы.

Он наконец-то осознал сполна,

Что нет на свете ничего опасней,

Страшнее, чем гражданская война.

Чем Родина пред Богом виновата?

За что он Русь нещадно наказал?

Отец на сына шёл, а брат на брата

В крови по горло в светлый мир шагал.

Сгустились над родной Отчизной тучи,

И новоиспечённый генерал,

Как сорную траву рукой могучей,

Смутьянов беспощадно вырывал.

Фортуна и Виктория — химера.

Порою лапти лучше, чем сапог.

В насмешку над ревнителями веры,

За атеистов заступился Бог.