Эстафета любви - Илья Бровтман

Солёными от терпких слёз губами,

Лобзал её прекрасные уста.

И осторожно нежными руками

Он крался в недоступные места.

Но было всё доступно этой ночью.

Он в руки осторожно взял цветок,

И не сжимая нежный стебелёчек,

Срывал за лепесточком лепесток.

Запели петухи. Они лежали

В разбросанных по койке лепестках.

Друг друга к сердцу крепко прижимали

С загадочной  улыбкой на устах.

Познав блаженство страсть любовь и муку,

И слившись воединное теперь,

Они не помышляли о разлуке,

А та уже вовсю стучалась в дверь.

Не долго ликовали оккупанты.

И слава их недолгою была.

Фашистов, с ними обер-лейтенанта

Красноармейцы гнали из села…

С бордовыми петлицами на шее,

Навис над нею бравый капитан.

Она, пред ним робея и бледнея,

Дрожащею рукой взяла стакан.

Что тут судить? Конечно, виновата.

По «пятьдесят восьмой» за связь с врагом,

Поехала она махать лопатой,

А дочь определили в детский дом.

Глава 7. Футболист 1957

Девчонку из московского детдома

С глазами как очищенный миндаль,

С кудрявым футболистом «Барселоны»

Свёл вместе молодёжный фестиваль.

Она посуду убирала в чайной,

А он с друзьями пил прозрачный сок,

Когда глаза их встретились случайно

Взгляд отвести уже никто не смог.

Она была тонка как прутик ивы,

А он огромен и могуч как тур.

Два сердца, натянув свою тетиву,

Одной стрелой соединил Амур.

Гуляя по вечернему бульвару,

Он девушку до дома проводил.

На лавочке как звонкую гитару,

На левое колено посадил.

Он русского не знал, она тем паче

Не знала иностранных языков.

Но взгляд его дурманящий горячий

Понятен был итак без лишних слов.

Он маленькие ласковые плечи

Обвил как виноградная лоза.

Излишен драгоценнейший дар речи

Когда глаголет сердце и глаза.

В её микроскопической коморе,

Присев на колченогую кровать,

Он перед ней растёкся словно море,

И стол колени жадно целовать.

Священная как древние скрижали,

Их поглотила чистая любовь.

Влюблённые и не подозревали,

Что в жилах их течёт родная кровь.

Коварные проделки Люцифера.

Им было, безусловно, невдомёк,

Что дед их был российским офицером

И в этот день в чужую землю лёг.

Сердца стучали будто кастаньеты,

Волнуясь от отсутствия преград.

Она, в руках растаяв, как конфета,

Легла на губы словно шоколад.

Какая неразумная беспечность:

Мужчину, зная несколько часов.

Которые казались ей как вечность,

Упасть ему на грудь без лишних слов.

Не будучи поклонником Афины,

Лишь Афродите отдавая дань,

Он в поднебесье юную фемину

Вознёс, любовно подставляя длань.

У трона всемогущего Урана

Они неслись в заоблачную даль.

Во власти шоколадного дурмана

Он пил её, к устам прижав хрусталь.

Два неба под ресницами скрывая,

Девчушка улетала в небеса.

В его объятьях страстных пропадая,

Забыла про девичью честь и страх.

Светало. Пролегла между телами

Горячей ночи сладкая глазурь.

И с первыми рассветными лучами

Укрыла их небесная лазурь.

В минуту драгоценного причастия

Способен мир отведать человек.

Познав всего одно мгновенье счастья,

Он будто проживает целый век.

Не важно, что потом придёт разлука.

Всё в жизни завершается концом.

Познавший эту странную науку

Становится навеки мудрецом.

Хоть разомкнутся нежные ладони,

Сердечное волнение не пройдёт.

Особенно когда в священном лоне

Посаженное семя прорастёт.

Глава 8. Музыкант 1981

Волков и музыкантов кормят ноги.

Не даром все про это говорят.

Мелькают под подошвами дороги

И манят в неизвестные края.

Дороги не достаточно воспеты.

Художники писать их не спешат.

О море и цветах твердят поэты,

Забыв, что у дороги есть душа.

Дорога, свой характер изменяя,

Ползёт под гору и летит с холма.

В овраги и кустарники ныряет.

Бежит. Куда? Не ведает сама.

То ляжет отдохнуть на огороде,

То тропкою змеится вдоль реки.

Дороги воду пьют, теряясь в броде.

Бывают и близки, и далеки.

По кочкам проведут через трясину,

Или лежат булыжной мостовой.

Подставят нам асфальтовую спину.

Порогами бугрятся над водой.

Петляя между соснами по лесу,

Ведут вперёд как Ариадны нить.

Лукавая тропинка как повеса

Пытается нам голову вскружить.

В земные недра смело проникая,

Пещерой тёмной разрезает пласт.

По ней несётся тройка удалая,

Полозьями, ломая снежный наст.

Покрыта сединой дорожной пыли,

Или едва пробившейся травой.

И даже обходя курган могильный,

Она всегда мне кажется живой.

Певец — холоп своей бродячей доли

И раб хитросплетения дорог.

Однажды привели его гастроли

В один провинциальный городок.

Он пел романсы. Это жанр особый.

Он для одной, хоть переполнен зал.

Обычно он отыскивал зазнобу

И ей весь вечер песни посвящал.

Он стал тянуть: — Я тёмными ночами

Не сплю, и отдыхать не буду впредь, —

А сам искал ту девушку глазами,

Которой бы хотелось оды петь.

Он заводил про девичьи ланита,

Про страсть и про смешение кровей.

Вдруг молнией сверкнули два магнита,

Мелькая из-под сросшихся бровей.

С неё наверно мог писать Мадонну

Какой ни будь заморский богомаз.

Он на неё смотрел как на икону,

Не в силах отвести горящих глаз.

Глаза её влажнели от печали.

Мелькали в них любовь, надежда, страх.

Две капли как ручьи пересыхали,

Солёный след оставив на щеках.

Умолкла шестиструнная подружка

И спать легла в свой кожаный футляр.

Цветы, фуршет. Опорожнилась кружка,

Но не стихал в душе его пожар.

Вина ему в тот вечер было мало.

Банкет покинул, время улучив.

Толпа поклонниц, словно тень бежала

И таяла, автограф получив.

Уже открылись от отеля двери.

Ещё минута — душ, постель, покой.

Смотрел он и глазам своим не верил,

Увидев два магнита пред собой.