Воины СВО. Воронежцы. Книга славы и памяти - Михаил Иванович Федоров

– Болтали. Пили медовуху. Сами ее делали… Все ведь живые люди…

– А Юра какой?

Николай:

– Я его знал как человека и как солдата, мы были в одном окопе. Заднего не было у него. А страх присущ всем нам. Как случится с нами, мы этого не поймем. Как вот, если ты ранен, а эвакуации нет. Вот это страшно осознавать…

– Сейчас зима собачья, минус 25.

– Тяжело…

– А у тебя позывной?

– «Седой»…

– В атаку приходилось ходить?

– Ну, если мы штурмовые подразделения…

– 252‑й мотострелковый полк…

– В каждом полку штурмовые…

Голос у Николая не повышался, не ослаблялся. Он говорил монотонно и приглушенно, словно приходилось разговаривать в окопе, чтобы не выдать голосом свое местонахождение.

– А Юрий?

– Он закрепом был. Вот, допустим, мы отбили опорник, все, закрепились, подержали несколько дней. Держим оборону. А так кроет и их артиллерия, и наша артиллерия, там никто не разбирается. Погнали в атаку, а у них там доты бетонные. Годами готовились. Из двадцати четырех человек, с которыми ехал из Воронежа, живых можно по пальцам пересчитать на одной руке, кто остался жив. Как будет, так будет. За Родину мы уже повоевали и повоюем, но за нее еще надо пожить. Вот это самое главное!

Ранение. Чтобы война закончилась…

– У вас ранение куда? – спросил я.

– В левое бедро. Это три осколка. Все вытащили… Заштопали, сшили…

– От обстрела?

– Да, кассета… Мы крайнюю точку отбили, продвинулись на три километра восемьсот метров от линии обороны. В опорнике прилетело. А кассета, она вот такие стволы, – Николай посмотрел на сосновую рощу за дорогой, – кладет, как спички.

– И как ты?

– Сам хромал почти пять километров до ближайшего места эвакуации. Брел по открытой местности. Там все повалено. Ни промедол, ничего не делал. Понимал, что, сделав укол, я не дойду. А там «птички»…

– И думай, повезет – не повезет…

– Да. Там и эвакуация пятьдесят на пятьдесят. И на БТРе в полевой госпиталь. Там в лагерь. В Белгород. Потом в Рязань. С Рязани выписался, на реабилитацию поехал в Тюмень. Вот в госпиталь в Воронеже. И здесь…

– О чем Юрий мечтал?

– Чтобы война закончилась.

Николай обещал позвонить и приехать ко мне, если только не случится что-нибудь неординарное. Я ждал звонка, но тщетно. Он мне не отвечал ни на мои звонки, ни на мои эсэмэски. Видимо, как и Юрия, не отпустили и отправили на передок.

Нашел стихотворение Сергея Ефимова:

Война с людей дань кровью собирает

И никаких отсрочек не даёт…

Сегодня снова свечи зажигаем

Мы за того, с войны кто не придёт.

Казачья кровь покоя не приемлет,

Быть патриотом – это значит быть.

Он встал за нас, за русский мир и землю,

Чтобы собою смерть остановить.

Он и учил нас собственным примером,

Как ценность слова создают дела.

Поэтому оставил здесь карьеру,

Чтобы Россию защитить от зла.

Он не скандировал про громкие идеи,

Он не выпячивал под награжденья грудь.

Ушёл туда, где было тяжелее,

Как крест на плечи, взваливая путь.

Ушёл спокойно, как всегда он делал

На тренировках, лекциях, в судах,

Оставшись милицейским офицером

По жизни в добровольческих рядах.

Характер крепче закалённой стали,

Таких зовут, когда придёт беда.

Тускнеет всё, и звёзды, и медали,

Но не тускнеет доблесть никогда.

Где сила духа, там и Русью пахнет,

Казачий род на этом и стоит,

Долой с голов и шапки, и папахи,

Пока свеча за воина горит…

Время шло. Российская армия взяла Авдеевку, выбили вэсэушников с плацдарма на левом берегу Днепра в Крынках. 23 февраля СМИ сообщили об открытии штаба Московского военного округа, показав сдачу его министру обороны и в деталях рассказывая об устройстве, расположении помещений, даже показав кабинеты руководства, что меня крайне удивило: выставили на всеобщее обозрение секретнейший военный объект, чем облегчили работу разведке противника.

Время шло, и хватало всего.

24 февраля ровно через месяц после разговора с Виктором Посоховым я снова позвонил ему.

– Простились с Юрием у вас в Вейделевке?

Посохов:

– Да. К сожалению, я плохо себя чувствовал. И минут сорок был с его матерью. С отцом перед похоронами. Перед тем как его привезут. В церковь не пошел уже. Его похоронили на кладбище. У нас два кладбища. Даже три. Есть центральное, а это недалеко от их дома. Они решили поближе к себе. А так есть дальнее, там в основном вейделевцы. Возле больницы расположено.

– А что известно об обстоятельствах гибели?

– Когда с Юрой все это случилось, звонок к его родителям раздался. Звонил мужчина и говорит: «Он меня вытащил». Он же раненых вытаскивал из-под огня. «Он вытащил меня, и я в госпитале был». А потом узнал, что его нет, он рыдал в трубку. «Дядя Юра» его называл. Он же все-таки постарше. Парням по 25, по 30 лет, а ему все-таки под 50. В общем, накрыло их. И он от потери крови… Его в госпиталь привезли еще живого, но крови столько потерял, что не смогли спасти. Был большой наплыв раненых, которые были в сознании. То руки нет, то ноги, и медики не смогли ему помочь, крови много потерял… Я был на сорок дней на поминках Юры. Моя дочка его одноклассница. Человек пятьдесят было. Все родственники.

На сайте Адвокатской палаты Воронежской области прочитал[8]:

«В декабре, незадолго до Нового года, он (Слепченко. – Примеч. авт.) написал рапорт о переводе его на передовую и вновь был отправлен в эпицентр боевых событий. Там и оборвалась его жизнь… Случился налет. Один из бойцов был тяжело ранен. Юрий Николаевич бросился на помощь, хотел вытащить из-под обстрела и… сам получил смертельное ранение. Он вновь спешил на выручку другим, не думая о себе, как всегда делал в жизни… и погиб, не дожив девяти дней до своего 49‑летнего дня рождения»[9].

– А про память? – спросил Посохова.

– В районе будет отмечено. Парта будет в школе. Проект таблички сделали. А награду он заслуживает потому, что он людей спасал.

Рассказ одноклассницы

А потом я поговорил с дочерью Виктора Ивановича Натальей.

– Юра занимался бальными танцами, – рассказывала Наталья. –