И на камнях растут деревья. Живая педагогика - Евгений Александрович Ямбург

Александр пообещал приехать и сдержал свое обещание. На кухне я включил катушечный магнитофон «Яуза». У великого барда Александра Галича есть поэма о Корчаке «Кадиш», а там слова: «Но уже поднялся старый Корчак с девочкою Настей на руках».

Левин вздрогнул: «Откуда Галич это знал, мы с Корчаком по очереди носили эту парализованную девочку на руках». А у меня мурашки пошли по коже, ибо возникло ощущение, что я общаюсь с самим Корчаком через одно рукопожатие.

Дальше – больше. Существует миф о том, что, когда пришел приказ переместить Дом сирот из гетто в концлагерь, Корчак построил детей в колонну, а сам шел впереди с зеленым знаменем, на котором был изображен золотой клевер. Сегодня из чудом уцелевших дневников Корчака мы знаем, что он уже не мог ходить, его несли на носилках. Детей, скорее всего, построила его сотрудница Стефания Вельчинская.

Всего этого не зная, А. Галич очень точен:

Пахнет морем, теплым и соленым,

Вечным морем и людской тщетой,

И горит на знамени зеленом

Клевер, клевер, клевер золотой!

Мы проходим по трое, рядами,

Сквозь кордон эсэсовских ворон…

Дальше начинается преданье,

Дальше мы выходим на перрон.

И бежит за мною переводчик,

Робко прикасается к плечу, —

«Вам разрешено остаться, Корчак», —

Если верить сказке, я молчу.

К поезду, к чугунному парому,

Я веду детей, как на урок,

Надо вдоль вагонов по перрону,

Вдоль, а мы шагаем поперек.

Рваными ботинками бряцая,

Мы идем не вдоль, а поперек,

И берут, смешавшись, полицаи

Кожаной рукой под козырек.

И стихает плач в аду вагонном,

И над всей прощальной маятой —

Пламенем на знамени зеленом —

Клевер, клевер, клевер золотой.

Может, в жизни было по-другому,

Только эта сказка вам не врет,

К своему последнему вагону,

К своему чистилищу-вагону,

К пахнущему хлоркою вагону

С песнею подходит «Дом сирот».

«Может, в жизни было по-другому, только эта сказка нам не врет» – это, по сути дела, формула, фиксирующая очистительную правду мифа. Какая нам, в сущности, разница, маршировал Корчак с детьми или его несли на носилках. Главное в том, что он принял решение остаться с ними.

Есть абсолютно точное свидетельство немецкого офицера, что Корчаку предлагали освобождение из лагеря, но он отказался и пошел в газовую камеру вместе со своими воспитанниками. Его мученический конец венчал завершение его утопии.

Но вернемся к подарку Левина. Он подарил мне живописный портрет, и я повесил его в своем кабинете. Через некоторое время приходит комиссия горкома партии, и один из ее членов спрашивает: «Почему это Ленин такой грустный?»

Прошли годы, началась перестройка, ко мне приехала делегация директоров лицеев и гимназий из Тбилиси. Войдя в кабинет и бросив взгляд на портрет, одна из директрис изрекла: «Какая справедливая трактовка Ленина, так несправедливо охаянного в последние годы». С тех пор этот портрет именуется в школе «Грустный Ленин». Так возник местный полумиф и полуанекдот.

Глава 8

Сверхзадача воспитания в работах Николая Пирогова

Однако вернемся к идее наведения мостов между педагогами прошлого, мостов, что позволяют проследить подземные течения, сливающиеся в единый поток живой педагогики. Иногда творцы сами находят друг друга. Такой пример явлен в одной из предыдущих глав: Корчак читал Макаренко и восхитился его педагогической системой!

Но так бывает далеко не всегда. Не будем забывать о том, что Корчак и Макаренко – современники. Продолжим эту работу, выстраивая мысленные мосты, связующие родственные души педагогов, которые жили в далекие друг от друга эпохи. Мы помним, что Корчак выбрал для себя псевдоним Старый Доктор (под этим именем он выступал по радио с беседами). Какое неслучайное совпадение: свое итоговое сочинение русский хирург и ученый-анатом, естествоиспытатель и педагог Николай Иванович Пирогов (1810–1881) назвал «Дневник старого врача»[14]. Еще один мостик в прошлое! Давайте же обратимся от одного старого доктора к другому. Пирогов известен как выдающийся медик, но, к сожалению, его деятельность в качестве реформатора образования осталась в тени. Между тем именно в этой сфере не менее, чем в медицине, развернулся его просветительский и организационный талант реформатора.

Николай Пирогов. Литография П. Бореля. Нач. 1860-х

Будущий выдающийся хирург и тайный советник поступил на медицинский факультет Московского университета в шестнадцать лет. После его окончания Пирогов несколько лет учился и работал за границей, а затем возглавил кафедру хирургии в Медицинско-хирургической академии Санкт-Петербурга. В этот период Пирогов заложил основы новой медицинской дисциплины – топографической анатомии, издав первый анатомический атлас. В 1847 году он уезжает на Кавказ в действующую армию, чтобы проверить открытые им операционные методы на практике. В 1854–1855 годах участвовал в Крымской войне, был главным хирургом во время обороны Севастополя.

После Крымской войны Пирогов отправился в Одессу. Здесь он был попечителем учебного округа. В 1858 году Николая Ивановича перевели в Киевский округ. Он хотел реформировать систему образования, но из-за конфликта с властями ничего не получилось. В 1862 году Пирогов жил в Гейдельберге, где руководил обучением русских кандидатов в профессора. В это время он посетил Гарибальди, находившегося в тюрьме, осмотрев его раненую ногу и определив, что из нее не была извлечена пуля, чем фактически спас знаменитому революционеру жизнь.

В расцвете сил Пирогов покинул Германию и поселился в имении Вишня, расположенном вблизи Винницы. В 1877 году Александр II вспомнил о талантливом хирурге и хотел, чтобы тот отправился на Русско-турецкую войну. Николай Иванович, будучи уже в пожилом возрасте, согласился. Он поехал в Болгарию и организовал лечение раненых солдат. Его наградили орденом Белого орла и подарили золотую табакерку.

Знакомая до боли отечественная история. Несмотря на выдающиеся заслуги во время Крымской войны, Пирогова задвинули в период заморозков и вынудили эмигрировать. Затем, в период краткой политической оттепели, вспомнили о его существовании и использовали по полной программе.

В воспоминаниях Пирогова прежде всего поражает предельная честность автора. Больше всего он боится слукавить перед читателем (даже неосознанно), что характерно для мемуарного жанра; потому не скрывает своих ошибок и просчетов. Он не дает воли притворству и скрытности. Главное для него – откровенность с самим собой.

Точно так же и Корчак в своих произведениях,