И на камнях растут деревья. Живая педагогика - Евгений Александрович Ямбург

пропасть. Ни животное меня не понимает, ни я животного, то есть его субъективную сторону не могу вполне понять и поневоле сужу о ней только по себе (то есть по своей субъективности). Гегель прав: существо, действующее во многих отношениях совершенно сходно со мною, обнаруживающее ясно чувства, страсти и даже мысль, немо; оно смотрит на меня, ласкает, зовет, ищет меня, просит у меня пищи, и все молча; невольно представляется – незнакомым с функциею Рейлевого островка и даже с его присутствием или отсутствием в мозге животных, – невольно, говорю, думается таким особам, что тут что-то неладно, что животное, верно, скрытничает, содержит от нас в тайне свои мысли, короче, поступает как немой карлик в волшебных сказках…»[22]

Нет, главку о коте ни в коем случае нельзя считать вставной частью, инородной по отношения к остальному тексту записок старого доктора. Книга отнюдь не случайно носит название «Вопросы жизни». В этом разделе, целиком посвященном духовному складу, Николай Иванович Пирогов доходит до понимания ядра личности, в основе которой – сочувствие, сострадание. Но при всем при том он человек зоркий, и потому ему чужды сентиментальные иллюзии в отношении человеческой природы. Увы, мы живем не в раю. И он сам не святой.

Беспощадный к самому себе, на склоне лет Николай Иванович испытывает глубокое чувство вины перед обиженными им людьми.

«Еще тяжелее бывает мне, когда находит на меня воспоминание об оперированном, также лет 40 тому назад, старике; только однажды в моей практике я так грубо ошибся при исследовании больного, что, сделав литотомию, не нашел камня. Это случилось именно у робкого, богобоязненного старика; раздосадованный на свою оплошность, я был так неделикатен, что измученного больного несколько раз послал к черту.

„Как это вы Бога не боитесь, – произнес он томным, умоляющим голосом, – и призываете нечистого, злого духа, когда только имя Господне могло бы облегчить мои страдания!“

Какой урок в этих словах страдальца! – я их как будто и теперь еще слышу. Как бы много пришлось переделывать себя, если бы можно было спустить с плеч полвека»[23].

Спустя почти столетие с момента написания этих записок мы осознаем, как же прав был старый врач в определении сверхзадачи образования. Это укрепление человеческого достоинства, «о котором так много говорится и для поддержания которого так мало делается».

Однако помимо вопросов экзистенциальных, в центре рефлексии Н. И. Пирогова – проблемы мировоззренческие. Доктор фиксирует, что мировоззрений у него было множество и с годами они менялись, что вполне естественно. Способность меняться – драгоценное качество человека. Тем не менее глубинные базовые черты мировоззрения, заложенные в детстве, сохранялись до старости. Поэтому он подробно анализирует те исторические и социально-психологические условия, в которых они формировались.

Детство Н. И. Пирогова проходило в условиях общенационального патриотического подъема, вызванного победой над Наполеоном и заграничными походами русской армии, освободившей страны Европы от узурпатора. «Не родись я в эпоху русской славы и искреннего народного патриотизма, какою были годы моего детства, если бы из меня не вышел бы космополит; я так думаю потому, что у меня очень рано развилась вместе с глубоким сочувствием к родине какая-то непреодолимая брезгливость к национальному хвастовству, ухарству и шовинизму»[24].

Примечательно, что другой замечательный педагог, В. П. Острогорский, также раздумывал о проблемах подлинного и мнимого патриотизма, соотношении патриотического и космополитического воспитания в российском образовании. «Многие из великих людей Германии, Франции, Англии заслуживают свою славу, стремясь к целям, не имеющим прямой связи с благом их родины; например (чтобы ограничиться сферой их деятельности, доступной частным людям), многие из величайших ученых, поэтов, художников имели в виду служение чистой науке или чистому искусству, а не каким-нибудь исключительным потребностям своей родины. Бэкон, Декарт, Галилей, Лейбниц, Ньютон, Гумбольдт и Либих, Кювье и Фарадей трудились, думая о пользах науки вообще, а не о том, что нужно для блага известной страны, бывшей их родиною.

<..>

У нас не то: историческое значение каждого русского великого человека измеряется его заслугами родине, его человеческое достоинство – силою его патриотизма. Ломоносов, Державин, Карамзин, Пушкин справедливо считаются великими писателями, – но почему? „Потому что оказали великие услуги просвещению или эстетическому воспитанию своего народа“. Ломоносов страстно любил науку, но думал и заботился исключительно о том, что нужно было для блага его родины. Он хотел служить не чистой науке, а только отечеству. Державин даже считал себя имеющим право на уважение не столько за поэтическую деятельность, сколько за благие свои стремления в государственной службе. Да и в своей поэзии что ценил он? Служение на пользу общую. То же думал и Пушкин»[25].

Заметим, что Острогорский и Пирогов не являлись квасными патриотами, оба свободно владели иностранными языками. Пирогов читал лекции в Германии на немецком языке. Тот же А. С. Пушкин сначала выучился говорить по-французски, а затем родному языку, что не помешало ему стать основателем современного русского литературного языка. На упреки в использовании галлицизмов он отвечал: «Но панталоны, фрак, жилет – всех этих слов по-русски нет» («Евгений Онегин». Глава I, строфа XXVI). Тем не менее Пирогов выступает против раннего изучения детьми иностранных языков.

«И я остаюсь убежденным в том, что наш обычный способ обучения малолеток, едва не грудных младенцев, французскому и английскому языкам нелеп; он позорит национальное чувство, нисколько не содействуя к распространению научных знаний и к расширению мыслительного кругозора в нашем отечестве. Этот способ можно бы было предоставить только одним, готовящимся с пеленок вступать в ряды известного рода специалистов (дипломатов, драгоманов, посланников и царедворцев)»[26].

В чем же глубинная причина атаки Пирогова на раннее изучение иностранных языков детьми? Думаю, она заключается в болезненной проблеме определения собственной идентичности. Кто мы: россияне? европейцы? С недавних пор сюда добавилось ощущение себя новой исторической общностью: советскими людьми.

Старый врач Пирогов, испытавший в своей судьбе подъемы и спады, не довольствовался анализом симптомов болезни. У нас ведь всегда так: то взлет, то посадка, то заморозки, то оттепель, и вновь заморозки. Под занавес жизни слабеющей рукой он производит вскрытие государственного тела, обнаруживая раковую опухоль, пожирающую государство и общество изнутри.

Возникает законный вопрос: не выходит ли доктор за границы своих компетенций? Нет, не выходит, ибо он и его друзья были разносторонне образованными людьми. Среди его товарищей – Владимир Иванович Даль. Боевой флотский офицер, списанный на берег за эпиграмму на начальство. Не отчаялся, выучился на врача, входил в круг медицинского товарищества врачей, возглавляемого Пироговым. Но в историю вошел как