Дитя чумного края - Натали Абражевич

смелее всех и громче, не боялась возражать, просить — и это стало ее ролью и обязанностью. И того же ждали и теперь, когда она могла лишь хмуро прижимать к щеке компресс и, как и все, боялась.

На нее теперь смотрели все. Йоланда сжала губы и нахохлилась — и вдруг уставилась на Йер.

В звенящей тишине, под всеми взглядами, она прошла через шатер и встала перед ней.

— Ты из Лиесса ведь и знаешь рыцарей. Спроси кого-нибудь, чего нам ждать и можем ли мы как-то… избежать излишних наказаний.

Йер замешкалась. Из всех она решилась бы пойти лишь к Содрехту, но что он мог — распластанный на госпитальной койке? И стал бы что-то делать вовсе? Она помнила его слова про Ротгера.

— Никто не вступится. Здесь все считают это нормой, и никто не станет выгораживать вас, когда вы нарушили приказ.

Под взглядами Йерсене стало жутко неуютно. У Йоланды искривился рот.

— Ты даже не попробуешь? Ты правда веришь, что долг орденской сестры — жечь братьев заживо? Как вышло, что мы, клявшиеся служить Духам, оскверняем пламя? И как вышло, что тебя это совсем не беспокоит? — она наседала и давила с каждой фразой все сильней, а Йер пыталась вжаться в полог, раствориться в темноте.

— То были дезертиры, а не братья, — вытолкнула она из себя и напряженно облизнула губы. — Если всякому позволено будет бежать, то кто вообще решит сражаться?

— Как ты это делаешь?! — не выдержала Дрега. — Я смотрела на тебя там: ты не дрогнула ни на мгновение! В тебе вообще есть что-то человеческое, Мойт Вербойн?

Напоминание о том, чем отличился ее Дом, было сродни удару. Среди чародеек побежали шепотки. Йер злилась.

— А что ты считаешь человеческим? Непослушание и трусость? Неспособность выполнить приказ, исполнить клятву? — Она резко встала, будто так могла хоть в чем-то противостоять насевшим на нее колдуньям.

— Ты не можешь винить нас за страх и за отсутствие жестокости, — немедленно одернула Йоланда.

— Страх — всего лишь реакция. А справиться с ним — это выбор. Вы же выбираете скулить и прикрывать свое несовершенство “человечностью”. Гораздо легче спать, когда считаешь себя праведницей, а не неспособной выполнить приказ ссыкухой?

Йер запнулась, осознав вдруг, что ужасно распалилась, и что дышит тяжело и крупно. Она не могла еще понять, что так ее задело, но нашла в себе ужасно много злости и презрения.

— Ссыкухи? В самом деле? — в первый раз Йерсена видела, чтобы Йоланда злилась так. — Никто из нас здесь не по собственному выбору! Все мы могли бы быть сейчас добрыми женами, растить детей в тепле фамильных замков, есть не те помои, что здесь подают, а дичь из вековых охотничьих угодий, сидеть за столами, а не прятаться от мороси в сыром шатре! И мы могли бы не ломать себя, пытаясь делать то, что женщине противно по определению! Но в этом нам отказано. За нас решили, что нам должно обучаться при конвентах, ехать воевать — и все лишь из-за проклятого дара, о каком мы не просили! Из-за шанса, что роди мы сыновей, дар передастся им, но будет слишком слаб и попросту убьет их. И мы покорились. Только где хоть капля уважения и благодарности за это? Почему мы жертвуем все большим, терпим унижения и обучаемся тому, что по природе чуждо женщине — и получаем только еще больше унижения взамен?

Йоланда раскраснелась и сверлила Йер злым резким взглядом, будто та была виновна в этом. Будто могла дать ответ.

— В конце концов, — уже спокойнее продолжила она, — с тобой-то что не так, что ты не понимаешь этого?

Йер поджимала губы, чувствуя, как скапливается за ними вязкая слюна.

— Я этот дар просила. И хотела быть здесь, — отчеканила она. — Не ради благодарности, а ради службы.

С ней, должно быть, в самом деле что-то было совершеннейше не так. Всегда, с самого детства. И Йер осознала вдруг, что ей пора бы перестать пытаться убедить себя и всех вокруг в обратом.

Да, она была неправильной. И все же она лучше них — скулящих жалких чародеек, неспособных даже выполнить приказ.

— А вам бы уж определиться, — выплюнула она, обводя всех взглядом. — Если вы так жертвенно готовы принимать роль орденских сестер — то будьте ими, Духи бы вас драли. А пока покорность вам нужна затем лишь, чтоб себя жалеть — катитесь нахер. Хоть сегодня же идите и просите, чтобы вас отправили домой. Скажите, что вы не годитесь служить Духам — может, вас пристроят воспитательницами в приютах и наставницами чародейкам — всяко больше толку.

На мгновение Йер показалось, что Йоланда даст ей по лицу. Но вместо этого та быстро оглянулась, сжала зубы и склонила голову.

— Пойди и попроси за нас. Из всех лишь ты ничем не разозлила брата Ротгера — пойди к нему и попроси, раз не боишься и раз думаешь, что что-то может выйти из подобных просьб. Клянусь, если договоришься до того, чтоб мне позволили уехать… если сможешь хоть смягчить мне наказание, я вечно буду тебе благодарна. И любая из нас будет.

В тишине все взгляды обратились на двух чародеек: рыжую, склоняющую голову в униженом поклоне и нескладно тощую, не знающую, что ей говорить.

Йер понимала: ей Йоланду не перехитрить, та лучше нее понимала, как себя вести. Всего-то пара фраз — и все готовы были с нею согласиться и порвать Йерсену в клочья, откажись она.

— А ведь он говорил, что вечерами к нему можно приходить, чтоб извиниться… — выдохнул несмело кто-то.

В стороне забилась дрожью и завсхлипывала истеричная Геррада. Йер сцепила зубы.

— Может, если я пойду к нему, он в самом деле сделает все то, на что вы так надеетесь, и отыграется за вас на ненавистной Мойт Вербойн. Но, думаете, после этого он станет ласковее к вам?

— Раз уж ты говоришь об этом так… — Йоланда распрямилась. — Может, он и не смягчится к нам, но мы хоть попытаемся. И это будет справедливо — ведь твой Дом принес немало горя, именно он виноват, что мы сейчас здесь. И ты можешь хоть немного это искупить — хоть попытаться.

— Ты смеешься что ли? — выпалила Йер.

Лицо Йоланды видела одна она — ожесточенное и с меленько подрагивающей улыбкой — больше дерганной, чем торжествующей. И все-таки другие не могли знать, что та повела весь разговор так не случайно — а Йерсена это поняла.

И понимала, что другие теперь не отстанут. Ужас уступал ожесточению.

— Мы