Дитя чумного края - Натали Абражевич

И все загалдели, подтверждая, соглашаясь.

Йер могла только безмолвно думать, может ли и в самом деле обратиться хоть к кому-то, чтоб спастись.

* * *

Погода явственно менялась. К вечеру все чаще хмарилось, и наконец взвыл ветер, снова зарядила морось, пробирающая до костей, и вдалеке зарокотал подкатывающий все ближе гром — он обещал грозу.

К костру за своей порцией еды Йер потрусила, глубоко надвинув капюшон, и, хотя толстый ватмал и не промокал насквозь, докучливая сырость пробирала до костей — и мысли, о грядущем вечером, ей только помогали. Дождем прибило запах смальца, так что толком ощутить его случилось, только когда задымило из тарелки — шпик и каша, рыбная подливка — меленькие косточки топорщились из мякоти, как частокол.

Недалеко от кашеварского костра стоял навес — три стороны закрыты тканью. Его тесно облепили братья — лица хмурые и настроение невеселое. Казалось, было бы достаточно и искорки, чтоб недовольство вспыхнуло лесным пожаром.

Йер не слишком-то хотела есть одна. Еще сильнее не хотела возвращаться к чародейками и сидеть в шатре под сумрачными, выжидательными взглядами. Ее пока оставили в покое, но как соберутся сумерки… А если и отвертится сегодня, будет еще завтра, послезавтра…

Плащ все тяжелел от мороси, а воздух наполнялся запахом грозы — пройдет не больше часа перед тем, как разразится буря. Мрамор облаков на небе норовил окраситься чернилами, ворочался, утробно ворчал громом. Молнии над лесом вспыхивали каждый раз все ближе.

Йер стала пробираться через толкотню: возились женщины, спеша закончить до ненастья все дела, наемники бессменно гомонили. Под навесом братья отставляли миски, доставали кости и лениво резались в них под негромкий разговор и курево — почти как в ремтере. Йер разглядела Йергерта, но прошмыгнула с краю, понадеявшись, что выйдет незаметно.

На мгновение мелькнула мысль: а может, попросить его?.. Йер, не задумавшись, отбросила ее.

Отыскав торчком стоящее короткое поленце, она села, привалилась лбом к подпорке и рассеянно уставилась на лагерную суету, лениво возя ложкой.

— Нас в зиму ждет чума, — порою долетали до нее обрывки разговора.

Когда ветер заносило под навес, в лицо Йер ударял знакомый запах табака — Лиесского, с приятной благородной горечью, с кислинкой в послевкусии. На краткий миг ей чудилось, что она снова дома, в замке, что пропитан этим запахом от крыши до подвалов. Она чуть смежила веки, чтобы задержать подольше это ощущение, вдыхала глубже.

— Не нуди ты со своей чумой…

Вдруг вспыхнула особо злая молния, излишне яркая и для почти закрытых глаз. Гром следом звучал резко, оглушал.

Йер глянула на небо: дождь еще не хлынул, вдалеке плескало заревом зарниц, каких не ждешь по поздней осени — гроза шла долгая.

Туда же посмотрели рыцари.

— Ух и вольет, — сказал один из них.

— Заканчиваем. Нахер надо под дождем потом тащиться.

Они ловкими движениями смахивали кости по стаканам, пара уже поднялись, докуривали трубки, ожидали остальных.

— Идешь?

— Еще немного посижу, — ответил Йергерт.

Он единственный из всех не торопился подниматься и вытрушивал из трубки пепел под ноги. Йер про себя отметила, что в первый раз увидела его курящим.

— Рискуешь, — кто-то хохотнул в ответ. — Потом придется бегать с мокрой задницей.

— О собственной пекись, — лениво огрызнулся тот.

Они смешливо обменялись еще парой фраз и потянулись прочь — за ними унесло и запах табака, и атмосферу разговоров в ремтере — Йер проводила их глазами, полными тоски.

Гром снова заворчал, как будто недовольный их уходом. Тишина за ним последовала удивительно пронзительная, звонкая.

И тут вдруг хлынул ливень.

Плотная стена за миг разгородила лагерь. Резкие тугие струи барабанили по ткани, молотили непрерывной дробью, и, казалось, еще миг — пробьют навес, низвергнут ярость всем на головы.

Жутко было наблюдать, как разгулялась непогода.

— Духи гневаются, — тяжело вздохнула женщина в углу.

— Ох, гневаются… — согласилась с ней другая.

У границы шатра лужа разлилась рекой и пузырилась, точно закипевшая; летели брызги; вымочило кем-то снова позабытый на плетне чепрак, а сверху зло сверкали молнии почти без перерыва; гром не успевал стихать.

Поднялся Йергерт. И вдруг развернулся, подошел к Йерсене и сел рядом. Он принес с собою запах табака, и Йер не утерпела: снова глубоко вдохнула, чуть прикрыла веки, насладилась мигом прежде, чем почувствовать горечь досады: и чего пришел?

— Как Содрехт? — спросил он, как спрашивала и сама она в их прошлый разговор.

Йер знала: Йергерт не ходил и не проведывал его за эти дни ни разу. И теперь сидел почти что безучастный, только затянулся заново набитой трубкой и тягуче выдохнул густое облачко сизого дыма, быстро растворившеся в полумраке.

— Как и был: он поправляется, но медленно, — ответила она, кося глазами. — Если интересно, то сходил бы сам.

— Я не хотел.

Она цеплялась больше по привычке и не ожидала честного ответа. Думала, что огрызнется или просто промолчит.

А Йергерт даже не заметил ее удивления: пожевывал мундштук, не отрывал глаз от дождя — свет гаснущего дня лег отражением, изъеденным тенями от ресниц. Русые волосы лежали на плечах в сумбурном беспорядке — явно свежевымытые.

Она отвела глаза и опустила их на лужу, что по-прежнему кипела пузырями. Может, к лучшему, что у нее получится отвлечься от затеи чародеек.

— Чего ради вы все дружите? Вы еле терпите друг друга.

Ее голос почти слился с громом — до того, что Йер сама засомневалась, точно ли сказала вслух.

— А что еще нам делать? Ненависть разыгрывать? — Он снова затянулся, снова в нос ударил запах табака. Казалось, вместе с дымом Йергерт смаковал и фразу. — Содрехт рассудил, что не желает терять друга из-за женщины. А я не спорил.

— Только все равно ведь потерял.

— Я знаю.

— И зачем тогда все это? — Йер не удержалась, развернулась к нему и уставилась в упор.

— Если бы я не подыгрывал, то был бы мертв.

— Чего? — Она смотрела и не понимала, а он упивался ее удивлением.

— Здесь хватит просто отвернуться или не услышать зова. Еще проще подтолкнуть в бою — никто и не заметит. — Йергерт провожал дождь удивительно стеклянным взглядом. — А я не рассчитываю ни на щепетильность, ни на честь.

Ей не нравились его слова, тревожащие, неприятные, корежащие изнутри. Она хотела спорить, но и в то же время не могла не признавать, что Содрехт изменился, и она уже не знает его, как облупленного.

— И зачем ты это мне сказал? Я ведь могу и рассказать ему.

— Он знает, — усмехнулся Йергерт. — И